Анастасия Ким
omne vivum ex ovo
***
щекоча урча осыпая крошки
плесень нежная ест каравай румяный
из крохтей в шкафу свил гнездо игошка
некрещёный родственник безымянный
усмирить уродика шерстяного
не могу ни молитвой, ни керосином
плоть его росток яица глухого
без желтка и мякиша сердцевины
от тревог моих как в кадушке тесто
он разбух, окреп, живота моего желает
«ты, сестрица, мое занимаешь место
нет меня, а ты живешь себе поживаешь
стал бы греться в золе, как запечник сытый
только ты родилась мне на зло и дышишь
вместо молока твои силы выпью,
чавкать стану память взамен пустышки»
чтобы дал поспать не скучал не мучал
нацежу ему кипяченого и без плёнок
а сложивший хвосты плавники колючки
поронец во сне ну почти ребёнок
***
наших не любят здесь со времён Батыя
девки стирали простыни и простыли
рыхлые руки русалка упрёт в бока
Клязьма ли Вязьма Калка ли Каменка
сахарны церквы стоят по краям болот
чешет водяное пивной живот
ваша икша-кидекша-расторопша
говорят «татарин, лицо попроще»
в монастырских подвалах поют мокрицы
«нас не берут, не берут, не берут в столицу»
говорят, на сто первый км высылали нечисть
из москвы, бо русскому духу нече
целовать валютных царевн-лягушек
вдоль железки пустые глаза избушек
говорят «выходи из поезда, будешь кормом»
леший достал кастет и бредёт к платформе
в электричках с собачьими животами
можно спастись контролёрами и ментами
выхожу на станции коломенская верста
доставать Иванушку
из омута
***
Содержа сухие тоги в рюкзаке,
боги шли нагие по реке,
и робело знание реки,
от стыда пуская пузырьки.
«Я впаду в Азовское и там
отнесусь к распаренным пескам» —
оставлял один другому разговор.
«Я дошлепаю до Черного на спор.
После выбрать океан для снов,
после слиться с памятью китов.»
Третий говорит «целитель ран
и не море и не океан —
озеро, соленое на треть
о таком вкуснее онеметь.»
Был ещё один, замедлил шаг
и ногами гальку помешал.
Мелко здесь, бесстрашные мальки.
Стану быть у берега реки,
чтобы звери пить из глаз моих,
чтобы рыба есть из рук моих,
ветры щекотать мои бока,
девушки гадать на жениха
***
Ваня Ким варит прозрачный рис,
этому научил его Ким Ир Лен.
у котелка рассказывает рецепт:
хочешь рисовой мудрости — повинись
каждому предку-корейцу на семь колен
может увидят храброго в наглеце
скажут:
помни, это не брат тебе и не сват,
знай, что он сильнее тебя стократ
рисовый куст не прощает тоску и лень
мы ему в пояс кланялись каждый день
спины наших душ согбенны крючком
говорим мы рисовым языком
двух чёрных духов прогонит из риса жмых,
плошка отвара отвадит десятерых,
вещие в его клейковине сны,
все мы его дочери и сыны
Если выдюжишь выдержать наш совет,
будет в котелке твоём нежный рис,
о котором драконы бородатые пели звонко
— простой, как солнечный свет
— клейкий, как едва раскрывшийся лист
— рассыпчатый, как стук подошв убегающего ребёнка
***
Кто здесь колодец кто молодец не пойму
Двор мой чужой в простыне чаровстве дыму
Падать мне в руки добрые или пасть ледяной воды
Как опереться если по миру дым
Как до калитки дойти где отцовский дом
Как я ушла оттуда уже вдвоём
Чистой побелки саманного кирпича
Как опериться в ставенки постучать
(вместо слов во рту золотая денежка
сложат под порог никуда не денешься)
Omne vivum ex ovo
И поп и попадья
Катают тесто зря
Садится на волну
Холодная ладья
Златое яйцо
Вертись ко мне лицом
Ведь силой поверну
Нет хвостика махнуть
Ладья пустилась в путь
Разбейся тонким клювом
Мы здесь чужих не любим
Радеем о живом
Разлейся не вином
Но розовым сукном
Оно не разобьётся
И уплывет ладья
И будет нам темно
И будем ты да я
Да поп и попадья
Старушка старушонком
Молчать во рту колодца
Заплаканным мышонком
***
Разреши себе шорох и шерстку теплом надыши
Сердцевиной корзина лопочет, а краем першит
Продолжает, пока берегами сплошь камыши
Провожает теченье на родину вод,
В дом солёной воды доплывёт
Если раньше плетёнка сухая не взбухнет без сил
Если ветер её не втолкнёт в поскользнувшийся ил
***
Балам, баламинэкисе
Говорила внукам Абикай
Это означало — ребёнок мой, дитятко
Алтын, алтынмаминэкисе
Говорил нам Баба-джян
Это означало — золотой мой, золотце
Дунгыс — говорил он нам с братом всего один раз,
Скорее растеряно, чем сердито
Мы тогда полезли в овраг за упавшим мячом, и были по уши в вязком иле
Это означало, что сегодня мы поросята
Кокоджян — говорили они оба, глядя на нас
Это означало, что мы такие ещё цыплята
Нэнэ, дэдэ — называла их моя мама,
И становилась маленькой смуглой девочкой
"Каждый человек, чтобы стать личностью, должен выучить наизусть "Мцыри" Лермонтова и "Мать" Горького", — говорил Баба-джян, подвязывая виноград.
Я открывала томик Лермонтова на странице 160, затёртой несколькими поколениями, выкормленными этим домом. Кто-то плакал над этой страницей, и строчку "сначала бегал он от всех" нельзя было разобрать, поэтому я сама придумала, что там должно быть.
Я не плакала над "Мцыри", мне очень хотелось стать личностью. Но теперь, когда вспоминаю, как смотрела на солнце сквозь виноградные листья, глаза слезятся.
***
То, что мы здесь называем заботой о небе
Наши соседи на юге зовут рассуждением о ветре
Способы их омовения воздуха в волнах океана
Стоят внимания наших ученых людей, безусловно,
Но повода нет мудрецам отходить от почтенных традиций
Облачных ванн и очистки эфирами хвойного леса
Из молодых мастеров теперь мало кто помнит секреты
Выдержки воздуха в горных лугах и просушки над степью
Кончился век золотой, поколение нынче
Речи заводит о жизни другой, безобразной
Склонности к жирной земле и кислому хлебному духу
В наших юнцах рождены недостаточной строгостью нравов
Как нам спасти наш уклад, как детей образумить
Как указать им на низменность речек и злаков
Скудность огня, помещенного в печь, в сравнении с молнией вольной
Песен посева и торжеств урожая порочность
Чем заполнять пустоту бытования неба
Как же нам скрыть, что и сами желаем мы дома и сада