Эдуард Лукоянов
Глатиаторес
сосны над Балтийским заливом
кто вас посадил на этот песок
корабль ваш не сойдет с безводья
солнечный парус не даст вам движенья
кто вас посадил на этот песок
глазами схвачены корни
взглядом стряхнуть твердую пыль
у каждого корня растет муравейник
из единственного солнца луч пробивший линзу
у света черный запах
горящей шкуры муравья
у этого света черный запах
набожный покойник стоит у окна
он собой пополнил каталоги Пригова и Холина
корабль соснового бора сошел с мели
отрезаны ветки и хвоя пошла на корм арестантам
голос мой негромок
игл на хвойной ветке хватило бы на многоглазый взгляд насекомого
я сжег этого муравья когда
Холин пополнил собой каталог Пригова
кораблю теперь несут цветы и водку
радуйся людие
а муравей тот муравей был на Азове
в пихтовой роще когда
Пригов пополнил собой каталог Холина
у этого света запах черный
как мокрая кора сосен над морем
***
Когда волнуется промышленная пыль на гладких вырубах карьера,
вся музыка вмещается в упорный труд ковша железной медведицы,
тогда улитка понимает автобан и разворачивает на бетонной крошке свой живот,
безрёберный и безребённый,
чтоб преследовать, собственный след , и сердце, остановленное солнцем ее красиво,
случайный поворот лица – шуруп давинчи-ный – и видит,
как за ямой-великаном разбежалась для прыжка желтеющая нива.
***
На уроке физкультуры –
канат пеньковый, пол щербатый,
кто костлявый, кто сутулый,
все подряд себя считают:
первый, второй третий; третий, второй, первый.
(Кто-то между ними молчит сокровенный:
пиый и еый ).
Вот в свисток засвистел физрук,
бегают школьники вокруг,
но вдруг
сбежал с урока ученик примерный,
все удивились:
Коля побрился,
Ваня руку сломал,
физрук удавился,
и дворник пьяный портфель отобрал.
***
Вырос желудь,
Вырос весь,
С ветки падал
В лес.
Ветер прошел, его подобрал,
Солнцу его всего показал.
Солнце тронуло ветра плечо,
Ветер сказал: «Мне горячо!»
Выронил желудь, топнул ногой
И улетел на небо домой.
Желудь лежал
Среди ничего,
Был спел, румян,
И нет его.
***
Вергилий знал, что будет осень,
И вот она в его вложила темя искрой белой: улицу и клены,
Звонок трамвая, оглушивший блоху прошедшего дождя,
Ребенок ловкий покоряет неподатливый велосипед,
Поехал. Триедин и всехитёр царит здесь звучный светофор,
Зеленый, желтый, красный лист на дереве его всегда слились.
***
Не зная радости ходьбы
над книгой тихо мраморели
воздушной лодки пассажиры.
Дорожные железные столбы
забытые, как вещи, заржавели
под тенью быстрой автожира.
Над детской радостью Петра
скульптуры белые смеются,
их зубы каменные бьются
до основания песка.
А царь веселый и прямой
спускает стаю кораблей,
и между скошенных полей
шагает мыслями живой
наш междустрочный разговор –
язык надежный и немой,
как солнца спрятанные пульсы.
Платонов подметает двор,
а между Доном и Окой
безрыбные проводят шлюзы.