Звательный падеж
Александра Шалашова
когда кровь в первый раз пошла – подумала, что умираю, два раза ходила в ванную,
держала простыню под холодной водой.
лежала на мокром и прислушивалась к шагам.
завтра будет четырнадцать, родители обещали купить сименс ка-триста.
на уроке достану и положу на стол, чтобы не лучше всех,
но хотя бы не хуже прочих.
отпусти меня, отче, из однокомнатной в большую и светлую жизнь.
учительница биологии отставляет после урока девочек и рассказывает
о методах контрацепции.
телефон соседки по парте вспыхивает сообщением:
как дела, чё делаешь, пошли в парк.
дует изо всех-то щелей, из-за рассохшихся рам,
сидит на шкафу чучело глухаря и слушает.
(как кричит глухарь среди лиственниц
и осин?
– тэкэ, тэкэ, тэкэ,
дзи, дзи).
а мы разве слышали?
только пальцем показывали
и стреляли.
в окнах – деревья, спиленные по корень,
в окнах – белое-белое поле города.
учительнице шестьдесят, она всё помнит.
прихожу домой к ужину, снимаю простыню с батареи,
сухую, мятую, но так и не отстиравшуюся до конца.
на столе лежит бело-голубая коробка.
с днём рождения, говорят,
а сами тихие и усталые.
скоро пойдём золотым незнакомым садом,
увидим залитые солнцем крыши,
светлые, беспечальные, полные
новых сил –
тэкэ, тэкэ, тэкэ,
дзи, дзи –
поднимем головы и услышим.
*
в первом сидела за последней партой,
но очень скоро привыкла щуриться –
не разбирала ни букв, ни чисел.
блузка из ацетатного шёлка
не станет чистой, сколько ни перестирывай.
в третьем глядела на разбухшую
молочную колбасу и белые макароны
и думала: сколько ещё продлится,
забери меня. кто-нибудь, забери.
в пятом сидела дома, потому что
цвело внутри, хрипами фарингита,
одуванчиками прорастало. будто
не стало вдруг разом языка и речи,
молчала. в седьмом – самая высокая
из всех девочек, стояла первой на физкультуре.
одноклассники курят, и лежит на дороге
изморозь. я дрожу в перешитой юбке,
из которой успела вырасти,
и чувствую горькую непохожесть.
сашенька, ты целовалась уже с ребятами?
я в одиннадцатом разрезала
папиной бритвой кожу,
я до сих пор хожу
кровоточащей,
незамкнутой и разъятой.
*
Я выхожу на вокзале, с которого уезжала
одиннадцать лет назад, и всматриваюсь
в прошлое.
У киоска с надписью «Товары в дорогу»
воробьи доедают хлебные крошки.
Милиционер – кажется, тот же, что был раньше
смотрит пристально, с интересом.
Я перешагиваю рельсы, иду дорогой,
обсаженной кустами снежноягодника,
вчитываюсь в рекламу. Река проглядывает
сквозь пятиэтажные здания, но я никак
не вспомню её названия. Кажется, Яхрома.
Я хромаю на пластмассовых каблуках,
что недавно были красивыми и удобными.
Двор не изменился. Стоят остовы
проржавевших качелей и турников,
звенящих на ветру верёвками.
У подъезда молчат две женщины
с нераспустившимися глазами,
с губами в черничную синеву,
с усталыми лицами.
Я реву,
как будто несут выкидывать
бабушкину хрустальную люстру,
и никак
не могу
остановиться.
*
Она говорит - откуда здесь супермаркет халяль, двадцать лет был обычный, а теперь супермаркет халяль, только подумать, как все кругом изменилось, и не заметили.
Она говорит - откуда здесь рощица с тонкими деревцами, не принявшимися, пожелтевшими?
Двадцать лет был пустырь, а теперь назвали объектом озеленения.
Она говорит - слава богу, что всё закончится девятого сентября, ибо уже пьёт от отчаяния, но не помогает.
Мы все превращаемся в птицу,
издохшую при падении с высоты
или в скотину, заколотую рогами.
*
грудь незрелая, развивающаяся;
грудь обвисшая, белая-белая на фоне тела
и розового приспущенного купальника;
тёмная родинка на плече – такая же, как у мамы,
красные пятнышки раздражения, мокрый пластырь.
неровная кожа, высвеченная белым светом дневных ламп,
свешивающихся с потолка.
если вы наблюдаете:
– боль или дискомфорт в левой половине грудной клетки,
– ощущение головокружения, неустойчивости или
предобморочного состояния,
– другие настораживающие симптомы,
то постарайтесь вытерпеть, никому не звоните.
шрамы, шрамы по телу – от ожогов, аппендэктомии,
кесарева сечения, всего нестрашного.
так сама стоишь без футболки
в раздевалке бассейна «Чайка»
и кругом замечаешь
жизнь.