Никита Левитский
Три истории Рустама Кхачатуряна: Галут
шураар, Варвара, шураар. луна чараш и страшно, конечно, страшно. кровь чабреца. вместе отбыдем. но не сейчас. выскребенные сноски на внутренней стороне морщин твоего лба, когда циклодол — это встроенный напоминатель и порно становится молитвой коры головного мозга. я просто хотел, чтобы они не трогали мои утопии, когда я пережил попытку смерти (она так похожа на тело гашиша) я хохотал — я был ещё не готов. я и сейчас не готов. где ты была в тот момент, когда я тебя звал? гораздо раньше, в другом городе, в доме на берегу реки, прозаик Ильянен рассказывал мне о француженке Валери, говорил, будто я второй после неё, кому он позволяет курить у себя на кухне. взамен я забыл у него свою шляпу, и больше никогда шляп не носил. но и тогда я чувствовал, что я здесь ради «той», у которой нет ни историй про Валери, ни сигарет, и из всего перечисленного в ней умещается разве что только река и, из других следов, — влюблённость. это древние губы слепых гор, ищущие сосок неба, — вот Красноярск, и я здесь, пытаюсь сбежать от инфантильных чудовищ прошлого. мы идём с Василием, по деревянной траве, по клочьям небесной грязи, я держу его под руку, говорю: «Вася, мы ведь встретимся в Пятигорске? ты будешь работать там доктором, я буду писать стихи. надо только решить, что если A+1 и когда “мы здесь” превращается в перипетию сюжета?», а иней покрывает наши тела вместо одежды, в ощущении «той», что стоит где-то там, куда я иду уже и сейчас, где лежит снег (возможно), где, что главное, стоглавая стоит она, окружённая сотней любовников, на головах её сотни рогов взвиваются спиралью всех эверестов.