Анна Гринка
Мышиный крест
***
межвидовое сношение
стрекоза погружается в слизня
захлёбываясь брюшечным солнцем
влага слизневая обнимает
погибая уютно
под жвалами
над ними заканчивается лето
ещё не ядерное, но рыхлое
как кожа военного старца
и так же, как старец, вызревает холод
так же, как уродливый выстрел
расползается воспаление
живое берёт друг друга
и въёбывает в другое
слизневое зарево спадает
с ресниц стрекозы
оружие их вдыхает в себя
вместе с пейзажем вокруг
чтобы взорваться в последнее зрение
всё выпуская обратно
в прежнем, но проклятом виде
и сдохнуть из рук
***
солнце сияет свой свет
и прячет мышь свою прятку
я нахожу в волосах
незнакомую прядку
я думаю о вони драконьей
и каково
таскать её в себе запутанной
новая поляна волос
подселена с другой планеты
где на наши носы и щёки
смотрят будто на шифр
я накладываю шипение
на пристальный взгляд свысока
планетяне мигают всем снегом
для них и война как сказка
чешуя воняет светом
камуфляж тоскует по взгляду
вынырнет и выдаст
как змея, из которой ты есть
а страшно, и ломятся в щёки
пальцы
ищут послание
ищут мышиный крест
но она уже стала машиной
и поверх всего неба её не счесть
***
затянуло в телепорт
однажды все голоса
однажды все голоса
были разорены в телепорте
однажды разорение проявилось
в виде пышного телепорта
прямо посреди площади
и туда пропадали люди
голосовым своим телом
пело оно и не тлело
голосовое тело
и телепорт обвился
вокруг сквозняковым плющом
выползал на другой стороне
разорения, телепорта
голос один-единый
как непонятный уж
голос один-единый
покинул пределы ртов
он даже не снился звуку
он даже крутился не вслух
а перевёрнутым дымом
в лёгкие все входил
не слухом, не духом
не пеной
а дверью с другой стороны
это было слово-дыхание
это было проникновение
через воронку дрёмы
и те, кто вдохнул тот голос
знали совсем досконально
людей из другой стороны
и плакали льдом
и сверкали
у больного окна телепорта
***
намакияжилась в странное время
упрямо и цинично желает продолжать
радоваться окнам в движении
пока распространяется в небе орбиты
ласковый крик уходящих
они отпочковались от взрыва
как протуберанцы вежливые
благодарные своим телам
заново умеющим рассыпаться на атомы
совсем как в день предыдущий
когда
она ещё не красила лицо тёмной косметикой
граничащей с пулями в моменте их столкновения
с открытым и проклятым очередным
нарушающим мясом
а сегодня уже следующий день
день, который поедает провод
своей пуповины, орущей в историю
день заката внеземного и опухоли
плюнувшей людьми куда-то
далеко-далеко
от земли остаются пыль и горение
в краешке зрения, где
она всё ещё огромным лицом
видна из тонущего в собственных осколках
корабля
размазанной косметикой она
смотрит в космос
окна всех домов всего мира
текут по щекам, ракетная соль
ракетное зло её не коснулось
и смотрит она — лучами или узорами
как тяжёлые люди исходят
легчая на линиях смеха её
***
смешная жизнь пошла
под углом
вверх или в поле событий
куски обоссанных танков
и сети ползучих окопов
собираются в трансформера
в лютую цепь
в оцепенение
из трухи и пустот
деланный титан
садится на корточки
курит солёное солнце
на кончике рыхлой сижки
в одном поле с ним не сядут
ни жизнь, ни погибель
только стыдная осень ткнёт
в рожу глухих очей
пятернёй окровавленных листьев
***
в попытке объяснить коту, что он кот
я сломала радугу
которую боги Ком-Наты
провели между нашими головами
и жёлтый цвет превратился во всё
ныне существующее
особенно в потолок и ступени из пыли
ведущие из кухни на занавеску
на солнечных зайцев, их тихие спины
раскрытые мелким ножом-сквозняком
на их позвонки бескрайние
жёлтый цвет был всем
особенно моей рукой, когда я смотрела
в лопасти перестроенной мышцы
всё приближалось и было ракетой
Ком-Ната планетарно дикая
как скучаю по тебе, но и как мне страшно
когда вспоминаю то жёлтое время
секунды обратного светового кашля
осиный щелчок в недолитом меду
в том жёлтом времени кот понимал
что-то про себя и делился зрачком
через который всё стало больным
и сразу здоровым, очень здоровым
но тут же всецелая радуга влезла
обратно в цвета
и кот позабыл
он больше не знал
он больше не спал
в знании имени
имени слова
он больше не помнил
что кот это кот
что год начинается жёлтый как кровь
что пропасть открыла огонь
***
очень надо было жрать
и мне провели стебель
через него и вместе и внутри
росли все звери и незвери
в варёном, первом, бесконечном
а также в жареном и прочем видах
теперь есть молодая сытость
и нет поддержки у зашедших со двора
просить дать голод в дом
просить упадка
они не могут, нет
они совсем не могут
я знала их —
глаза у них кастрюли
и теплый чай сползает в подбородке
остроконечна кровь
а слепни вместо рук
я не хочу их знать
но адрес мой
им лезет через крышку
как листва
***
место моё под ногтём цивилизации
в зрачке, разорванном изучением звёзд
где сверхновые огибают пульсом и реют —
чайки оторванных рук
перья безделья
место моё возле живых
вертикальных могил
разбавленных воздухом
до состояния человечности
место моё горит подо мной
это начало запуска
а дальше все дни —
замедленный взрыв
страны с перебитым коленом
хромая и смотрит
и кашляет кожей
празднует заднее лето
достаёт из него зачаток
зачаток того, что осень
направлена вся
осень покрыта щетинками смерти
осень не может
место обнять
ползёт, погружается дальше в войну
она
вся инфузория, вся тишина
***
руки озера, пьяные мошкарой
цветы охраны, выбитые из-под ног
лепестки схлёстнутые
лоскуты кожи — любимые
кинутая горсткой падаль пролёта
дверного и серого
родом из выстрела
брызги перехода из попадания
в грудь, из расставания — в путь
выходи, поклонись да кровушкой почешись
об удержание, об коридор
***
я спал в дороге
внутри неё ромбы
скакали как кровяные дворцы
тельца и колбасы
и вялая ряска
целые цепи, реки, шаги
в дороге спалось мне
в коконе рыбьем
в немой переправе
отсюда сюда
дорога внутри обнимала
как трубка
а сверху совсем оставалась тропинкой
и подрастала в обличье людей
и в этом обличье
уже в свой черёд
дорога спала
и несла ничего
пенную пену и плёнку ничта
которое дальше не ведало спать
приткнуться ничту было вовсе не можно
поэтому в бойню помалу створожилось
и бойня как будто идёт наверху
а я сплю в дороге
но скоро смогу
почуять, как ромбы, реки, шаги
в дороге расходятся в злую смолу
и будто меня не касается это
но весь обожжённый к верхнему свету
я встану, обрубками яви вопящий
и буду я уголь
и буду я в каждом
***
ныряльщик ушёл так глубоко
что боялся дышать
всю оставшуюся жизнь
вместо этого смотрел
горячей плазмой вглядывался
заменял зырканьем дыхание
и дозыркался до ядра неземного
ведь нырял уже не в воду планеты
а в её очертание
палящее пушками протуберанцев
в мишени вообще потаённых миров
так и дышал он зрением в нырянии
из ядра разошёлся на весь миллион
сторон
и ни в одном воплощении не был
полным собой
потому что глядел только вокруг
и даже краем смотрения
не подышал себя
и на выдохе не признавал
***
ржавым плюнь да разотри
не сегодня умри
умри завтра —
на лёгкой погоде
на тяжёлой кости летят
ниже к земле, неудобно
касаются очень больно
шатких лодыжек
нервов сапожьих
как в оголённом зубе
свербит продвиженье тебя
не умри, понимаешь, вообще никогда
не ложись ни иглой, ни лекарством
нет, понимаешь — нет