Андрей Тавров
СТЕКЛЯННЫЙ КЕНТАВР В СТЕКЛЯННОЙ МАСКЕ
* * *
ангел в ангеле стоит
тот стоит еще в одном
тот стоит еще в другом
так вот вода сжимается в воронку
но ангел расширяется внутри
из каждого другого он выходит
как смерч вполнеба
свет в ангеле стоит
свет его стоит еще в одном
свет того стоит в другом
из каждого другого он восходит словно
он хочет умалить себя но расширяясь
и так любая вещь восходит к Богу
и расширяясь понемногу
в значенье все растет все истлевает снизу
и все убитые рожденные идут все выше как листва
и ангелами озаренные не отвергаются креста
в котором свет растет сердешный
и в человеке — человек
все сколько было мир безбрежный
идут как стеклодув в свой шар
летали пули убивали
шел вертолет швырял ракеты
и тонкие шары звенели
на вышнем небе музыкой всежизненной
и люди топкие пылали
и спинами и головой
но ангел был для человека сутью
и пробудившись человек
шел к свету собственною грудью
шел от себя к себе наверх
где моцарт музыку качает
как хрусталя хрустальный шар
вокруг еще один и снова снова
и нет у моцарта предела
вот почему так страшно убивать
ведь на тебя листок и липа смотрят
ИЗ ЗАПИСЕЙ ФИЛИППА МОНОТРОПА (ОТШЕЛЬНИКА),
ВИЗАНТИЙСКОГО МОНАХА И ПОЭТА
между водой и лодкой форма дна
между воздухом и человеком форма лица
у рынка окружили похотливые
голуби с черным воздухом в подмышках
.......
форма дна являет себя между водой и
лодкой из ничего она и есть ничто обретающее
идеальную форму в воображении
данном чтоб улавливать то что есть
по-другому и тоньше между вчера
и сегодня или утку между воздухом и перьями где
она глубже чем то что обычно видим
и доходит в пределе до ангелов и престолов
до творца неслиянного и нераздельного в своих ипостасях
день клонится к вечеру темнеет вода в бассейнах
.......
аура у слепого точно из
расходящегося в снег до неба хвоста
павлина точно стеклянная
башня со знаменами грозная как пожар в ночи
двенадцатилетняя девочка ромейка в меня
влюблена я сам хотел бы стать
двенадцатилетним
чтоб видеть
больше: ножку кузнечика мертвые
глаза зимородка утреннюю дорогу к морю
ручки дверей в форме
львиной взбаламученной гривой морды
.......
видеть ауру отбежавшую от тела
на расстояние трехдневного пути
значит видеть суть самого тела
кто держал птицу в левой
ладони держал сердце в правой
сложи пергамент пространства
по вертикали они совпадут
без какого-либо отличья
предметы как и слова имеют в себе условно
говоря минимум 9 сфер своей сущности
какая за какую зацепится в комбинации при
названии вещей при сочетании слова и вещи
вот в чем вопрос
от этого и будет зависеть форма колонны
корабля или стихов двигающих море и волны
луна над константинополем
отсвечивает в майоликах город
сумма оболочек ничто меж глазами
рыбы и водой меж словом и языком
меж сутью и акциденцией вдохом
и выдохом в разъятьях
где без слов явлена суть
.......
поди объясни это философам
видящим мир формой речи и формой мыслей
насмехающимся над неграмотными
шлюхами с севера что не бреют
ног и смеются над обезглавленным
петухом бегущим в будущее брызжа кровью на стены
философам не узревшим
ни то как загорается овечья шерсть от зеркала на столе
ни того кто в нем отразился выпав из времени
между огнем и огнем стоит этот город
между огнем и огнем —
парус ручей лицо и колонна
мы стоим в нестерпимом огне
когда сходимся в человека с дроздом
на голове стреляющим поверху взглядом в поисках
крошки пирожного на млечном пути
.......
посмертная маска форма между лицом и
всеми остальными вещами бездонным простором
без конца и начала
маска улавливает его своей глубиной
как море улавливает себя провалом под ним
или бездонным созерцание человек находит
себя/тело как снежинку в безмерном себе
кто знает тот знает пространственные
свойства слова люблю и чаяние
чистоты в александрийских стопах огне
листве крылатой слове к создателю
тоскующему по букве в человеческой форме
по глаголу в переплеске волн
по молчанию лунных площадей
по слову мертвого соловья
КАМОЭНС НА ШАХМАТНОМ ПОЛЕ
я сделал тебя бессмертной говорит камоэнс
инфантилен и бел сам себе колодец
ступни уносит корма каравеллы
он весь без остатка
болью пронзен как для ножей подставка
и в себастьяне стрелы
а вынуть — прибавится пустоты
шахматный ферзь на бесконечной доске
каждый квадрат размножается четырьмя
и так без конца в свободной руке
сонеты четырнадцатистрочная форма огня
глаз вынут из тела осколком бомбы
каравелла уменьшаясь уходит преодолевает точку
распадаясь за ней в одинокие тромбы
собираясь в смех, в лошадей, в пожарную бочку
в чем попытка пустыни в клетку собрать себя в человека
разойтись его пятирукой снежинкой в мировые просторы
сжаться в глазницу хрустнуть по форме ореха
сдвигая горы ни в чем не найдя опоры
кроме квадрата я любил тебя накренясь
и плыл заливая волной черноту глазницы
прозрачен и чуток словно растущая связь
снегопада с недостижимым глазом куницы
я сижу в камере для одного в четырех
квадратах на время вставших из пола дыбом
мой хриплый вздох
не похож на поющий выдох
расширяясь клин за кормой в пределе рисует круг
я раскрылся в тюремной ночи шире всех кораблей
на юпитере снявшийся с рук
сокол летит вдоль земных аллей
падая в центр окружности и когтит
сердце свернутое на манер валторны
играют вальс военные горны
твое платье зеленым колоколом шелестит
я стою по грудь в черном квадратном поле
как пловец в чемпионском кроле
средь бассейна гребком стоит
говорит камоэнс я сделал тебя бессмертной
говорит камоэнс — без ветра дрожит осина
говорит камоэнс каждый поэт — последний
сукин сын шахматы это игра без доски
и фигур твое платье дрожит в чистоте осенней
вздрагивая как корзина
принимающая в себя броски
* * *
Стеклянный кентавр в стеклянной маске
не она ли на небе все к чему прикоснулся
к сосне над ручьем белке плоскому оружию
букве стеклянная листва в стеклянной роще
стеклянные возлюбленные пропадают друг в друге
сбросили имена одежду вес мысли листву в фонтане
иву с прозрачным как флакон соловьем
перья из воздуха слова из неба речи из воды
в слове ах больше расширения чем в слове
ничто они сбросили губную помаду болезни
сбросили окошки в снежинках атакующие бедра
похожие на собачьи
внутренняя форма это
сочетание стеклянных фигур сфер палочек
после выстрела бесшумно разбредается
как медицинские банки и мыльные пузыри в переулке
по другим существам: пирамидам яблокам людям
хирон стеклянный с прозрачным яблоком на голове
сам себе выстрел сам себе яблоко
кровь бежит по затылку как красная совесть
удлиняясь не выцветая
ХИРОН В ОГНЕ
все еще цел хрустальный шар пространства
в вонючей козьей шерсти
проросшей вереском как между шпал
на брюхе
копытами в которых ходит кровь туда-сюда
я рою землю
мой зрак приманивает Луну-колдунью
бедная!
детей моих расшнуровала земля
воины птицегадатели терапевты
аэропорты выплюнули мой посев
громыхнув пустой банкой из-под тоника
незнанье глухота забвенье — вот дары
последнее убежище для нас
спроси у бедного Эдипа
грозного как башня со знаменами
в богах безмерных какой-то есть изъян
в безмерность уходящий мы сами
его внесли им в сердце в позвоночный столб
вот толпы городов биржа правительства телефоны
приросшие к пальцам как полипы
революции пафос крики
площади с народом
банки самомненье страх
политика политика снова пафос
марши марши самолеты щиты с мечами
бомбардировщики подлые шепотки в крови
вожделенье конечных миров к другим конечным
о Кориолан
капля смерти твоей всех живее
ты не понял
что
сильнейшее таится в слабейшем
почти что в ничто,
из которого выходят в единстве слово и дерево
жизнь чистота и плач распадаясь
здесь среди нас
на да и нет
в слабейшем сила
говорю пылая
в проклятом яде
отнесшем меня на костер
на эти благие липовые дрова, сучья тамариска
в нестерпимое пламя
несущее на себе девять рождающих сфер
себя снимаю с себя как рубашку,
выворачивая ее в нехоженое небо
ХИРОН — АХИЛЛУ-ОТРОКУ
то место у горация пьющего
воду в сквозняках
[эподы 13, 11-18] —
хирон ахиллу — назад не придешь
из трои парус обратный бежит
к островам подгоняемый плачем
кто я
вникни мальчик здесь у замшелого
в зелени камня
жизнь во времени — это маятник
высшая точка слева — жизнь
высшая точка справа — смерть
вместе — одно
весь твой век на земле
пульсирует между утратой и даром
смертью и обретением
концом и началом
пока не встанет
но сам ты говорит хирон ахиллу
а в небе кричит сокол и дрозд на сосне
ему вторит сам ты — точка
к которой маятник прикреплен
она же не исчезает ибо нет в ней
времени и Ананке в этот покой
не войти
чуешь ли вопли троянок и как ника аптерос
летит в огненном тонком плаще
сшитом из праха и времени
и снегопад
и пустой вагон на рельсах
с плачем и улыбкой роженицы
бессмертными как запах угля
ЭЛЕГИЯ С ЧЕЛОВЕКОМ БЕЗ ЛИЦА
Он по парку идет, шар хрустальный несет во рту,
наготой укрывая собственную наготу,
среди красных кленов, как бритва в себе, один,
человек без лица, утки с дудочкой господин.
Забыл свое имя, как зренье вложить в глаза,
как сверкает запонкой уроненная стрекоза,
или как застревает меж числами горб волны,
или утро с пепельницей и в море открытым окном,
где ветром полны
веера пальм, сошедшиеся в одном
фокусе, оптики ли, трепещущего листа,
юбки ли на полу, камня ли на кольце...
С неподвижной точкой во лбу он меняет места,
сходясь то в искре трамвая, то в дальнем лице.
Уловлен точкой, он по краям — ничто:
хлопок без хлопка, железнодорожный мост
без реки и берега и без птенца гнездо —
в гробу он видал — не раз — жителей этих гнезд.
В гробу он видал небесных солдат кристалл,
из гроба встают, чтоб обнять тебя вместо рук
общим эллипсом, точкой, вместо всего креста,
выбегая на жизнь, как в прятках бегут на звук.
Лицо его там, где окружность всегда нигде,
с центром во лбу и в роще, где ястреб растаял льдом,
тараня клювом тупым синюю высь в высоте,
в вывернутой матрешке сфер увидев свой общий дом.
Решкой с орлом находит себя пятак,
небом и дном — схватывает овраг,
лицом без лица — уходящий в себя без рук,
как свеча, озаряя ей же рожденный круг.
Тут не в ритме дело, хотя, что же за Рим без стопы,
море стелет тебе с Горацием между волн постель,
книгу с бережной буквой держат крылатые львы,
тело Землю кренит, как ушедшая в небо ель.
© Фото Вадима Месяца