Екатерина Хиновкер
Ковид
***
Пока говорили, что от вируса экономике очень плохо,
Многие потеряли работу и не поехали в отпуск,
У меня все было.
Работа, большая зарплата и даже недельный отпуск.
И я разрешаю всем меня искренне ненавидеть.
Мне двадцать два года,
За это время я завернула сорок три трупа.
Дальше я не считала.
Пока в своих квартирах с нетфликсом, Яндекс-пайками и гуманитарной помощью от порнхаба люди пытались выжить,
Я воевала.
Мой отец воевал.
Не воевала мать.
Она нам очень сочувствует и жалеет,
Но никогда не сможет нас понять.
Я лечила лучшего друга моего Деда.
Они знали друг-друга шестьдесят четыре года,
Он всегда очень много работал
Недавно вышел на пенсию, собирался пожить счастливым.
И он умер.
Я лечила отца маминой лучшей подруги.
Он был профессор-пульмонолог,
Очень вредный, но умный старик,
С ним не захотели возиться при переводе
В другую больницу
И он умер.
Я не буду перечислять все имена знакомых и незнакомых, потому что когда они умирали, я их не различала.
Ещё я лечила директрису одного театра,
И она постоянно твердила: «Я заслуженный человек России».
Ей вообще было искренне похрен, кто и чем ее лечит,
Она знала, что для неё всегда и везде есть лучшее место,
А когда места не стало, и ее перевели в палату к дементным старухам,
Я подумала: наконец-то ты будешь ближе к простому народу.
Так и надо тебе, экзальтированная сука.
И вообще им всем искренне было похрен, кто их всех лечит,
Кто их ворочает, кормит, приходит, когда они канючат.
Правда, они же не виноваты. Они больные.
У них гипоксия и энцефалопатия,
И я это понимаю.
И я это понимала,
И очень старалась.
Мы делали, что могли,
А если они умирали,
Значит, мы больше уже
ничего
не могли
поделать.
Я знаю, в других больницах бывало иначе.
И я ничего не пила два часа перед сменой, чтобы не ссать в памперс,
Но однажды пришлось надеть, когда неожиданно пришли месячные, и не оказалось прокладок.
Восемь часов я прела в собственной крови,
У меня отекали ноги,
Пару раз в жару я едва не теряла сознанье,
Я поправилась на семь килограмм за пол года,
Потому что помимо работы я только спала и ела.
На остальное у меня не было силы.
У меня два месяца не было никакого секса.
Нам всем нужен был отдых. Насрать на выплаты. Просто отдых.
Но нас не хватало.
Не было нам замены.
А теперь подумайте, сколько из тех,
Кому мы подтирали жопы
Сказали «спасибо»?
Они никогда не узнают меня по глазам без маски.
Нет меня.
Меня
Нет
Есть мои рабочие руки.
И рабочие руки всегда должны быть в работе.
И всем, в общем, похрен, что с нашими головами.
У меня были радости:
Когда «неудобных» трубили, а потом я всё-всё запелёнатым куклам прощала.
Когда умирали, освобождая койку,
Я потом могла полежать на ней минут десять — почувствовать ступни.
Когда у меня получалось
Накормить и вколоть, и заткнуть им маской лицо против воли без чувства стыда и пощады,
И когда они умирали как нужно.
Спокойно-тихонько.
Но не на нашей смене.
А теперь попробуйте мне пожалуйста обьяснить,
Что все это нормально.
И так должно быть.
Раз не можешь — уйди, но вообще-то мы знаем, что ты Гиппократу давала.
Да, давала.
Одна из тех, кто лечил и будет лечить,
Заворачивать,
Успокаивать.
И пока вы ныли в Фейсбуке ,
Теряли работу и близких,
Болели,
Но все равно возмущались, что вам нормально нельзя никуда уехать, закончить учебу, пойти погулять с друзьями, нужно носить маску,
Вы даже не поняли, что это была война.
Но я правда не знаю зачем я все это.
Меня говорить не просили.