Тебя, возможно, привлекают рифмы.
Меня, похоже, привлекают складки,
В которых затаились вещи мира
Такие, что не высушишь зелёнкой.
Подумаешь, не высушить зелёнкой:
Найдётся человек здоровый, светлый,
Не слишком грубый и не слишком тонкий
Разгладит и не будет больше места
Для воспалений; будет поле, площадь
Конечно, так намного будет проще.
Разгладит и намного станет проще,
Разгладит и затеет любоваться,
Бензином натирать, животным жиром,
И спиртом поливать, и пантенолом.
Мы скажем: что же ты, дурак, наделал,
Что совершил над милым мира телом
Поди-ка, человек, обратно в школу.
Ступай-ка, человек, в родную школу:
Таким как ты всегда открыты двери
(Таким как мы — закрыты на засовы)
Вот только предварительно проверим,
В порядке ли пеналы и тетрадки?
Тетрадки и линейки не в порядке.
Линейки и пеналы не в порядке:
И сменка, и тетради, и кроссовы,
Всё истекает йодом и зеленкой,
карболкой, содой, хлоркой и продлёнкой
И краской коридорной бирюзовой.
рулишь в потоке как заплетаешь косы
если более точно, то впутываешь в плеть
личную проволочную прядь.
некоторая коллективная практика
не требующая прикосновений
взглядов вопросов
можно ль лучшей социализации
нам пожелать
а ещё точней, это вальс цветов
или венский лес
а ещё точней, это тысяча первый бал
Наташи Ростовой
погляди, серо-чёрный ТЦ Берлин,
погляди, бело-синий ТЦ Олимп,
как достойно себя мимо вас пронёс
мой усталый, но прочный
лачетти бордовый,
обернувшись в общей платиновой косе
лентою грязно-винной.
и вот так мы ползём ежеутренне на восток:
непрерывно, дробно, слиянно, и сразу все.
зырьте, ребзя, мы тут не просто так:
мы железный поток.
мы железная, сука, лавина.
Всё тут пропитано неудачей старостью и тоской
Всё тут пропитано неудачей слабостью и стыдом
Я недолюбливаю поселки я не совсем городской
В северном сером посёлке мой первый дом
Лодка казанка под окнами кверху дюралевым дном
Розовый с рыже-серым гривастый ячмень
Улица Черского, тощая колли, серо-коричневый дом
Дом почти параллельный реке Колыме
Я ненавижу посёлки (знаю за что) (не скажу)
Тянется через сны оттуда в меня толстенная нить
Серая с рыжим собачья пряжа прямо в живот я лежу
Сил набираюсь распутать её,
перегрызть, устранить.
Это как фронта спрямление
Или, точнее: хладеющая
орбитальная станция
В аккумуляторах на половине заряд
Не хватает контроля внимания
дисциплины и воли
Давление, правда, в норме
спасибо тебе давление
Зубы ну что ж, пусть эти пока стоят.
Спина. А ты что, собирался
с этой спиной всю жизнь?
Планировал ближе к деменции
увлечься танцами?
Да, собирался; и да, всю жизнь
Но, конечно, не боле.
В рубку стащить все баллоны
ждать указаний из ЦУПа
Закрыть шлюзы
в необитаемые отсеки базы
В сияющий космос шептать
"бип-бип", координаты, имя
Хьюстон, даны мне зубы,
что мне делать-то с ними
интересно, а смертью
даются ли новые зубы
Надеюсь, да, новые, синие,
из сапфира или топаза
Приближал
сияющий диджитал
двадцать лет.
Устал приближать.
Зато вот обжал
Сегодня впервые
джек RJ45.
Правильно этот разъем
называется пи-восемь-си-восемь:
Прошлое структурировать
не бросим.
Памяти нити витые тяну
к Чаадаева, Кижеватова, Собинова
(За что так со мной,
ведь я никогда не хотел
ничего плохого
или особенного)
Не хотел ничего плохого, а стал
концентратор вины,
Маршрутизатор пакетов горечи
переменной длины.
Через провалы в памяти,
ямы, траншеи, скважины
горечь и недоумение
продавливаются
по проводам.
Думал, что нечто важно,
это было неважным.
А из того, что в руках,
ничего не хотел,
Но теперь —
никому
не отдам.
Коралл-серебро, коралл.
Смарагд-серебро, сапфир.
Сапфир-серебро, смарагд.
Платина-яшма, яшма.
Так и не выяснил, кстати,
И толком никто не сказал,
как правильно быть молодым.
Хорошо, что уже не важно.
Нахожусь в середине стихотворения, заросшего
хмелем, вьюном, виноградом
Решётка из слов, прошитая
мокрым зелёным долгим, и тёплые капли
Влажность солнце и мох, и зелёная масса,
куда ни пойду, а мне никуда и не надо
Я срезаю тяжёлый плод
неизвестно откуда взятым
ножом для разделки кабеля
.
.
.
Я стою на эстраде,
заросшей болиголовом, лианой,
и не знаю куда мне дальше-то.
Никуда мне не надо, стою, разминаю
зелёную жирную мякоть в пальцах.
А ещё я пытаюсь сделать из пальцев
сито или может быть очень редкое решето
А ещё я порезался, извлекая авокадью кость,
и сухая кровь высыпается.
Я не знаю, как называется жажда ветра и воздуха —
не удушье, а позитивная жажда
Этот воздух так пахнет, как будто никто из нас
ничего не решает
Запах ясен, и ветер так вязок, как будто
нам умирать однажды,
И мироздание нас заранее утешает.
Воздух плотен, хоть лентой его магнитной
или нитью нейлоновой режь,
Хоть на ярмарке белорусских товаров
продавай кубами с машин:
Залезай в середину пробного куба, мой покупатель,
дыши,
Поворочайся там, умостись,
повыдышивай в кубе брешь.
Я не знаю, всегда так было
или только текущим летом —
Ветер-воздух так сладок и густ
и малиново-ал на просвет,
Будто юное мироздание
просит прощения
(неискренне, но спасибо уже и на этом)
За будущее себя, где места для нас нет
Что если в инстаграме
флетлейеры и стиллайферки
не искренне увлечены
гнутыми ржавыми ножницами
веточками рябины
кучками камешков перьев
и прочей всячины
Что если это просто обман,
чтобы набрать классы
А я-то себе придумал, что
стеклярусные акварельные
инстадевы
со мной одного карасса
(И о не-встреченных в жизни них
потешно переживал)
Что если одиночные пуговицы,
фотоснимки ничейных дедов,
истёртые кружева —
Не начало масштабного арт-объекта,
а расходный для снимочков материал,
Доставляемый с тайных блохмаркетов
За биткоины,
весом, камазом, внавал
(кажется, видел баннеры
этих торговых площадок,
но потерял).
Жаль, если так!
У меня была, не очень отчётлива,
но сильна
Надежда на коллаборацию
светлых всех человечков,
На то, что они соберут
из фольги и лент
из шёлка и льна
из машинок Зингер
из ароматических свечек
межзвёздный, скажем, корабль,
назовут его «Гантенбайн»,
или «Коэльо», или «Хайям»,
И в этот корабль
мы всем гранфаллоном войдём
и улетим отсюда
совсем
Надевали бахилы как заповедано,
я, и отец,
собираясь к отцу отца
пробегая по коридору
как огромные шумные мыши
и горький гель
для рук и лица
и один на двоих
белый халат
для белых палат
всё не сработало
отец отца из палат не вышел.
может, мы
недостаточно тщательно
наряжались?
думаю и грущу
теперь, если что,
два халата надену,
белый и алый,
чтоб боль и жалость,
два слоя бахил,
нет
четыре слоя
левую половину лица
обработаю известью
правую половину
золою
но отца из палат выведу
не отпущу.
Трёхрожковая люстра сдвинулась к левой стене
На сто сорок и в сторону входа на двести пять
Опустилась и сцапала спящего прямо во сне
Понесла на балкон продолжающего спать
Кто-то вытащил пальцем выигрыш и сказал:
«Наконец повезло, получилось, а ты говоришь!»
Наблюдателей, нас с тобой,
Сохранила под мышкой гостиная
(в просторечии спавшего — «зал»)
Словно мышь, тихо-тихо пищащую
и внимающую мышь