Когда уже твёрдо решили оставаться, и, в общем, были для этого неплохие предпосылки, – нашли квартирку на первое время, договорились о работе, устроили девчонок в школу, даже подали заявление на гражданство, – какой-то чертёнок, чавкая мокрым рыльцем, нашептал ему: возвращайся.
Жена, ошеломлённая таким поворотом, даже не пыталась спорить, а стояла теперь как потерянная посреди вороха вещей, нескольких раззявивших пасть чемоданов, посреди общего разгрома такой уютной ещё вчера квартирки, не зная, за что и хвататься, с чего начинать.
– Понимаешь, Танька, ну что в итоге нас ждёт, какое будущее? – уговаривал её Берг, тоже изображая хлопоты и сборы, бессмысленно перекладывая из одного чемодана в другой какие-то сорочки, носки, колготки, галстуки. – Ну дотянем до пенсии, ну будем такими бюргерами средней руки, ну накопим сколько-то там тысяч марок, в лучшем случае, а дальше-то что? Ну, будем стареть, ну девчонки замуж выйдут, разъедутся, будут нам открыточки на новый год присылать, а мы с тобой – два старых гриба – тут, даже и поговорить-то не о чем.
– Разве плохо? – спросила жена с какой-то тенью надежды, но совсем робкой, и обиженно шмыгнула носом, почти как младшая дочь.
– Да-а… по нашим меркам, конечно, шикарная житуха – сытно, комфортно, безопасно – просто сыр в масле. Одно слово – заграница. Даже и машина со временем будет – «фольцваген» или даже «мерседес», а может и обе сразу, и тебе, и мне. Даже и квартирку эту мы через три-четыре года сможем выкупить, а после и получше наверняка найдём. Но и всё, понимаешь? Это предел, потолок. Выше здесь не прыгнешь. А там…
– Что там?.. – испугалась жена.
– А там… – повторил Берг мечтательно и прищурил глазки так, что в них появились даже какие-то плотоядные огоньки, которых она раньше не замечала. – Та-а-м…
– Да что там? Не томи ты меня!..
– А там, – как-то совсем уж недобро ухмыльнулся Берг, словно собирался кому-то за что-то мстить, – Там всё-таки родина, в конце-то концов! – как отрезал и, закурив прямо здесь, в комнате, пошёл на балкон.
Ну, о родине это, конечно, курам на смех. Хотя бы потому, что он всё-таки Берг и, пусть и обрусевший, но немец. Кстати, и с гражданством поэтому всё прошло бы как по маслу – здесь сейчас таких любят. Но даже и это не главное. А главное то, что каким-то непонятным образом вся предыдущая жизнь, которая до сих пор была чередой фантастических везений и счастливых билетов – служба в торгпредстве, бессрочная командировка сюда, в Западную Германию, а теперь, с развалом Союза, когда всем на всё стало наплевать, ещё и вполне реальные и законные перспективы на получение немецкого гражданства, – всё это вдруг превратилось в его глазах в сплошной обман, череду фантомов, потеряло всякую ценность, словно кто-то решил расплатиться с ним не настоящими деньгами, а фантиками от конфет или вкладышами от жвачек. А настоящие деньги, как это ни дико звучит, были теперь именно там.
– Конечно, риск есть, он всегда есть, – не спеша говорил Антон Петрович, пока Берг со вспотевшими от ужаса ушами в третий раз пересчитывал нули на салфетке, на которой Антон Петрович написал обещанную ему, Бергу, в случае успеха сумму. – Но кто не рискует, сам знаешь…
– В Дойче-банке мне предлагают… – пролепетал Берг и почувствовал, что во рту у него пересохло, а вокруг шеи, мягко сдавив её, будто бы обвился какой-то шнур.
– Ты всё же подумай, – прервал его Антон Петрович, – Это же совсем другой уровень, совершенно другие возможности, новая жизнь. Понимаешь? А самое главное, время это будет продолжаться очень и очень недолго, сейчас важно успеть, именно сейчас, пока ещё не поделено, пока ещё у нас здесь Гуляйполе дикое, и никто толком не соображает ничего, пока ещё вот оно – ничьё. Открылось окно возможностей, понимаешь? Началась эпоха, сезон накопления капиталов. Ты же всё это изучал в институте, читал про это у Маркса, а оно вот тут на практике, в жизни началось, а не в книжках. Ну сам подумай, что ты там будешь в своём Дойче-банке? Клерк, наёмный служащий, ну вырастешь там, я не знаю, до директора филиала в каком-нибудь Ганновере занюханном, в Нижней, страшно сказать, Саксонии. Смешно. А здесь…
– Гражданство уже начали оформлять, – пропищал Берг жалобно.
– А вот гражданство, это, кстати неплохо. Дай-ка я тебе за гражданство ещё один нолик там дорисую. – Сказал Антон Петрович и потянулся через столик за салфеткой, которую Берг уже почти всю измочалил.
– Девчонок уже в школу…
– В общем, неделю тебе на «подумать». – сказал Антон Петрович, завершая разговор и протягивая Бергу новую салфетку: – Ты думай, думай, ты же у меня умный. Но умных много – честных мало. Честных и смелых. Если всё правильно надумаешь, просто сообщи, когда прилетаешь. Номер тот же. Всё, привет.
Так. Это было ровно неделю назад, в воскресенье, в небольшом кафе в аэропорту в Москве, куда Берг специально летал на несколько часов для встречи с Антоном Петровичем. А сегодня утром он сообщил на тот же номер дату вылета, – послезавтра – уже насовсем, а теперь вот стоял на балконе и курил, а в комнате, за спиной, – Танька, застыла как вкопанная среди голодных чемоданов и вороха вещей, которыми их надо накормить, словно птенцов-переростков, у которых, кажется, только рты и есть – такие они большие и ненасытные, так широко и жадно они их раззявили и тянутся, отпихивая друг друга. Стоит, бедная, смотрит на всё это, держится за щеку и не знает, за что и хвататься. Девчонки в школе ещё. Скоро придут.
А всю неделю Берг юлил и трусил. Потел, откладывал, не знал, как сказать, с чего начать, с какого боку подступиться. Вроде начинал, но тут же сворачивал разговор куда-то в сторону и, промокнув лоб платочком, уходил курить на балкон, вот как сейчас. Да и сам как будто бы ещё сомневался, не решил ещё окончательно. Против обыкновения закуривал сразу вторую. Нервничал так, что даже Танька заметила:
– Да что с тобой происходит? Третий день уже дёрганный какой-то. Проиграл, что ли, много? – и, смеясь, уходила, даже не уходила, а упархивала куда-то в комнаты, с тряпочкой пыль вытирать, и всё порхала там, напевая, лёгкая такая, счастливая: – Ландыши, ландыши, светлого мая приветы…
Или даже на немецком, но мотивчик тот же:
– Карл-Маркс Штадт, Карл-Маркс Штадт…
Кстати, откуда она это взяла – «проиграл много» – что за шутка такая дурацкая? И не играл он никогда, тем более не проигрывал. А вот теперь да, теперь игра начинается серьёзная, даже очень.
Хотя…
– Таня, я пройдусь, – не мог больше здесь. – Я скоро.
Жена посмотрела вслед обиженно: оставляет её одну кормить этих ненасытных.
А Берг прошмыгнул мимо неё в коридор, сбежал, поглядывая на часы, по лестнице, будто неделю назад по трапу самолёта, перебросившего его в Москву, вырвался, наконец, на воздух.
В ноздри шибануло какой-то вонью и гарью. – Откуда? – Будто рядом была свалка, а там тлеет пожар. Да что за чёрт! Нет ведь здесь никакой свалки! А, стоп… Точно! Это же он неделю назад, в Москве, сбегая по трапу, почуял, это он Москву сейчас вспомнил, родину то есть. Ага, ага.
Так что там за «хотя»? Ну помнишь: игра начинается серьёзная и даже очень, хотя?..
Хотя тогда, в Москве, сбегая, поглядывая на часы, по трапу и сразу учуяв это зловоние и увидев этот гигантский сарай, который нагло выдавал себя за аэропорт, он, ещё даже не добежав до земли, твёрдо решил, что нет. Нет и нет! Никаким калачом не заманите! Нет, ну посидим, конечно, попьём кофейку, поговорим, но нет. А уж когда проходил пограничный контроль, когда любезная родина снова посмотрела на него так, будто он и не в немецком новомодном плаще предстал пред её бездонные очи, а в арестантской робе с пришитым на груди и спине порядковыми номерами и едва не опоздал из увольнения, тут уж ещё больше укрепился он в своём решении – нет, нетушки, никогда, никакими калачами. Нашли дурака, как же.
В кафе, где они присели для разговора, под соседним столиком преспокойно, не обращая на них внимания, копошились в каких-то вонючих объедках две жирных крысы. Почему-то никого это не удивляло, даже Антона Петровича, словно они тоже оплатили заказ. Ну он, конечно, поморщился слегка, когда увидел, что Берга перекосило, кивнул бармену, тот лениво направился к ним, а крысы, посмотрев и на него, и на Берга с Антоном Петровичем с нескрываемой брезгливостью, также лениво куда-то отползли, наверное, и не очень далеко, просто чтобы Берг их не видел, раз уж ему непривычно.
– Ну-с, – начал Антон Петрович, закуривая. – Как долетел? Что думаешь?
Берг расплылся в снисходительной улыбке. Ему захотелось потрепать Антона Петровича за щеку, подёргать его за уши, потянуть за нос, дать, наконец, щелбана.
– Ну конечно же нет. Не понимаю, на что ты рассчитывал.
– Для того чтобы сказать нет, не стоило тратить деньги на билет.
– Я размышлял, но после того, что уже увидел – никаким калачом.
– Да ты этого калача ещё и не нюхал, – сказал Антон Петрович и потянулся за салфеткой.
Дальше Бергу почему-то помнилось, что те две крысы снова выползли из своего угла и запросто присели к ним за столик, а одна даже сделала знак бармену, чтобы он и им тоже что-нибудь принёс.
– Вот, – сказал Антон Петрович, протягивая Бергу салфетку, по пути показав её крысам, как бы советуясь.
Крысы одобрительно фыркнули и посмотрели на Берга.
– Это что? – спросил Берг, развернув салфетку, и почувствовал, что у него потеют уши.
– Это в валюте, – уточнил Антон Петрович, и крысы посмотрели на него с восхищением, деловито засопев носами, будто они различали суммы по запаху. Бармен как раз принёс им кофе.
– В какой? – выдавил из себя Берг.
– Да в любой, – сказал Антон Петрович, – В какой тебе больше нравится.
Тут Бергу померещилось, что одна из крыс, ласково посмотрев на него, обвила хвостом вокруг его шеи, отчего он больше не мог говорить своим естественным голосом, а перешёл на какой-то сдавленный и писклявый фальцет. Вторая же крыса, незаметно выудив у него из рук измочаленную салфетку, уже с аппетитом доедала её, а Антон Петрович потянулся за новой, говоря что-то о гражданстве и ещё одном нолике.
Бармен навис сзади с какой-то дрянью на подносе.
Берг с тоской огляделся. Вот такая «рыгаловка», иначе не скажешь, считалась теперь здесь шиком, дорогим кафе «не для всех»: убогие пластиковые столы, заляпанные какими-то пятнами, липкими и безбрежными, засиженные мухами бутерброды с заскорузлым от времени сыром или заветренной колбасой, самое дешёвое, зато импортное баночное пиво, «кола» и «фанта» – тоже ещё и в банках, а не только в бутылках. Среди всего этого убожества за соседним столиком откуда-то взялся букетик ландышей в треснувшей вазочке. Выглядели они жалко, хотя и миленько, словно проданные в бордель малолетки. Бергу захотелось спрятать их во внутренний карман пиджака и увезти с собой. Бармен словно перехватил его взгляд и переставил вазочку с ландышами на их столик. Крысы недовольно поморщились, но стерпели. В это время Антон Петрович передал Бергу новую салфетку:
– В общем, неделю тебе на «подумать»… Всё, привет.
Про ландыши Берг, разумеется, забыл и отправился дожидаться своего рейса на Берлин. Крысы посмотрели ему вслед уже добрее, словно провожали родственника.
Обратный перелёт показался Бергу невыносимо долгим. Наушники, слишком громоздкие, он с собой, конечно, не взял, и поэтому теперь приходилось без конца бегать в туалет, чтобы ещё и ещё раз прослушать на диктофоне запись их с Антоном Петровичем разговора. Стюардессы смотрели на него с беспокойством и сочувствием, и каждый раз предлагали минералку и таблетки активированного угля. Такое внимание Берга раздражало, потому что отвлекало от мыслей, но он с благодарностью принимал и то и другое и, то ли запивая таблетки минералкой, то ли наоборот, заедая минералку таблетками, всё прокручивал и прокручивал в голове только что слышанную запись, потом снова шёл в туалет, снова включал диктофон, снова подносил его к самому уху, снова вслушивался в каждое слово и каждую интонацию, стараясь понять, в чём же корысть Антона Петровича, что же здесь не так, где и на чём этот кудесник его ловит.
– Убьют! – вдруг догадался Берг и похолодел от ужаса.
– Не выдумывай, – успокаивал с диктофона голос Антона Петровича, – ты мне нужен живой и здоровый.
И дальше и правда вроде бы очень убедительно объяснял, зачем же ему нужен Берг, да ещё живой и здоровый.
А, кстати, что это за фон всё время: какое-то постоянное шуршание или писк на плёнке, будто там ещё кто-то есть? А, ну да. Эти две.
Металлическая ручка на двери недовольно задёргалась: кто-то его торопил, но запись на диктофоне как раз дошла до самого важного момента. Берг вполголоса выругался по-немецки, нажал на паузу и, торопливо спустив брюки, уселся на стульчак поплотнее и поглубже, будто он и правда занимал уборную по прямому назначению. Ручка, словно поверив ему, замерла. Берг отжал кнопку паузы и снова вдавил диктофон в ухо. Антон Петрович, успевший за это время выкурить сигарету, прокашлялся и продолжил:
– Нет, ну ты можешь, конечно, спустить в унитаз почти двадцать лет собственной жизни, кто ж спорит, но ты учти, что это не просто двадцать лет, а ещё и деловые связи, репутация, опыт, клиентура, в конце концов, которая тебе доверяет. И ты нам нужен здесь: они будут прилетать сюда, а встречать их будешь ты – человек, которого они давно и хорошо знают, которому верят, с которым говорят на одном языке, почти соотечественника. Это важно, это очень важно. Юридическая сторона дела – всё, что касается немецкого законодательства, – тоже на тебе. Нет, семью там оставить нельзя: мы тебе тоже должны верить.
Дверная ручка снова затряслась, как припадочная.
– Конечно, риск есть, он всегда есть… – продолжал Антон Петрович, но дальше Берг помнил, да и подозрительно уже было так долго занимать уборную, поэтому он выключил запись, кое-как натянул брюки, спустил воду и резким движением открыл дверь. За ней никого не было. Странно.
Пожав плечами и напевая ландыши, Берг проследовал в салон, к своему месту. Какой-то мужчина поднялся ему навстречу и шепнул на ухо:
– Магазин открыт.
Смутившись, Берг почему-то ответил по-немецки:
– Данке.
– Вы обронили, – кто-то протянул ему заветную салфетку.
– Данке, данке…
– Битте…
«Да идите вы все к чёрту!», – думал Берг, усаживаясь в своё кресло: ему казалось, что, несмотря на все его предосторожности, все в самолёте теперь в курсе их с Антоном Петровичем московского разговора, да это ещё полбеды. Похоже, все догадываются и о том, какая борьба идёт у него внутри, какая там сейчас совершается метаморфоза, и поэтому с интересом за ним наблюдают или прислушиваются.
И даже когда самолёт приземлился в Берлине, и пассажиры уже спускались по трапу, ему всё ещё казалось, что все на него оглядываются.
А потом он ещё неделю юлил и трусил. Уже и билеты заказал на всех, а сказать всё ещё боялся. А вот сегодня сказал, причём уже после того, как позвонил Антону Петровичу на тот же номер, и сообщил дату вылета. И, кажется, сразу стало легче, даже и запахи вокруг стали вдруг и ярче, и интереснее, хотя раньше он никогда не обращал на них особого внимания. Но Танька, конечно… Ей-то – как снег на голову. Обиделась, наверно, – даже не посоветовался. Ну, ничего, ничего, успокоится. Надо бы ей подарочек какой-нибудь, недорогой и трогательный, чтобы утешить, что ли. Да вот те же ландыши, например. Букетик. Светлого мая приветы.
Как раз по дороге, совсем рядом с домом, была цветочная лавка. Купив маленький, свежий букетик, довольный своим таким счастливым решением, Берг уже почти долетел до дома, взбежал к себе на второй этаж, открыл дверь своим ключом, вошёл крадучись, на носочках, желая сделать сюрприз. Но, похоже, стараться было не для кого. Берг слегка удивился. Ну ладно девчонки – ещё не вернулись из школы, или уже вернулись, но ушли гулять. Но Танька-то куда исчезла? Становилось интересно. Так же неслышно, на носочках, Берг прошёл в комнату. Здесь его удивили чемоданы: они больше не прыгали по комнате среди вороха вещей, раззявив голодные пасти, а стояли рядком – пузатые, сытые и довольные. Да и того разгрома и беспорядка, который он оставил, не было и в помине – всё было готово к отъезду. «Надо же, – опять удивился Берг, – как она быстро управилась, и двух часов не прошло».
В комнате теперь сделалось как-то просторно и пусто. Даже ковёр на полу, и тот был аккуратно свёрнут и задвинут под диван. Приметив вазочку для ландышей и доставая её из серванта, Берг неосторожно смахнул рукавом башенку мелких монет, сложенную рядом. Монеты рассыпались по полу и покатились, звеня и подпрыгивая. Один пфенниг катился особенно долго, по какой-то замысловатой и извилистой траектории и всё никак не хотел успокоиться. Наконец и он угомонился. Как только он затих, Берг расслышал лёгкое, едва различимое журчание из ванной. «Ах, вот она где!» – подумал он торжествующе и так же, крадучись, направился туда. Мимоходом в прихожей обратил внимание, что база радиотелефона пуста – трубки не было. И действительно: из ванной, вместе с журчанием воды, доносился чей-то голос. Бергу почему-то стало страшно. И даже когда он узнал голос жены, чувство это никуда не исчезло. Голос и правда был хоть и её, но какой-то непривычный, будто говорила не она, а, скажем, её сестра-близнец, если представить, что такая существовала, а Берг до этого момента ни разу её не видел. На цыпочках он приблизился к двери и прислушался. Плескаясь в воде, Танька весело говорила в трубку:
– Антошка, милый, наконец-то до тебя дозвонилась! Ты уже знаешь, да? Решился! Наконец-то! Всю неделю трусил, а тут объявил! Я уж беспокоиться начала. Нет, ушёл, не переживай. Послезавтра, да. Уже скоро! И я тебя! До встречи!
Берг почесал лапкой нос. Он не поверил. Может, это не Танька? А кто тогда?
– Ну и пусть, – подумал он вдруг, достав из кармана заветную салфетку, и для верности даже понюхав её. – Всё равно отменить ничего невозможно.
На всякий случай он всё-таки попробовал дверь. Она оказалась не закрытой. Кто-то был так счастлив и беззаботен, что позабыл накинуть крючок. Осторожно, совсем чуть-чуть приоткрыв её, Берг заглянул в щёлочку. Кто-то и правда плескался в ванне, но за полупрозрачной ширмой было трудно различить наверняка, кто же это. Бергу почему-то показалось, что это даже не человек, а просто очень большая крыса.
Ошеломлённый, он поплёлся назад в комнату, где стояли чемоданы и ландыши. И уже нисколько не удивился, когда в прихожей, проходя мимо зеркала, увидел в нём не себя, а такую же большую, как и в ванне, крысу, только не голую, а в цивильном дорогом костюме. Задержавшись на секунду у зеркала, Берг даже остался доволен отражением: выглядел он очень солидно.
2021