Николай Кузнецов
Мятлик на фоне Земли (предисловие Геннадия Каневского)
Петербургский поэт Николай Кузнецов удивляет. Кажется, мало в ком из молодых найдется столько беспримесной музыки и того первородного вещества поэзии, на котором, как на фундаменте, строится здание индивидуальной поэтики зрелого автора. Довольно часто здание строится без фундамента. У Кузнецова — он еще молод — кажется, противоположная ситуация: часто есть фундамент, но здание только начинает возводиться. Поэтому мы читаем фактически стихи конца девятнадцатого века — это конец 80-х и начало 90-х годов, когда еще был жив Аполлон Майков и уже публиковал первые стихи Валерий Брюсов. Именно тогда поэты готовы были отказаться почти от всего ради одного звука. Когда в первом же стихотворении подборки Кузнецов пишет о закате «Луною солнце вспорото — / И в глубине высот / С отливом красным золото / Заполонило свод», к этому легко придраться критику и скептику — как это, дескать, «луною — солнце», что за «глубина высот» — но вот проходит полдня, день, и ты с изумлением понимаешь, что эти строки не выходят у тебя из головы.
Удивительно при этом, что 24-летний поэт Николай Кузнецов в сознательном возрасте не видел заката, не слышал пения птиц. Острова Крит, о котором он пишет так проникновенно и, вместе с тем, вполне антологично — куда там Николаю Щербине и его вечному насмешнику Алексею Толстому — он тоже не видел. Николай Кузнецов потерял зрение и слух в 2,5 года после перенесенного менингита, не успев еще полностью овладеть речью. Собственный ум и способности, яркий песенно-поэтический дар, усилия родных и врачей, чтение книг, напечатанных брайлевским шрифтом, учеба на юрфаке СПбГУ — все это стоит за теми поэтическими строками, которые мы читаем. Но без дара поэзии ничего бы не было.
Геннадий Каневский
Закат
Луною солнце вспорото —
И в глубине высот
С отливом красным золото
Заполонило свод.
Скажи, какою драмой,
Огромнейший сосуд,
Ты сдержанно и рьяно
зеркальный красишь пруд?
За горными вершинами
В румянце из огня
Под покрывало синее
Вскользают копи дня.
И, будто по приказу,
Под серебристый звон
Пылинки из алмазов
Расцветят окоем.
И серебро, и золото
На водяном стекле.
Луною солнце вспорото,
А хорошо — Земле.
Мятлик на фоне Земли
Чуть поодаль — безмятежность дымки,
Где, робея, шелестит заря, —
Мир прозрачней простенькой картинки.
Чу! А вдруг под легкостью травинки,
В тяжести безмолвного суглинка
Притаилась капля янтаря?
Невозможно!.. Крылышки жука
Увядали в плачущей смоле,
И под щебет радостный в дупле
Капля зрела, притаив века.
Где иду я? Древний, словно сон,
Тихий, твердый город под землей,
Мертвенно-холодный — и живой…
Сдавлены слои со всех сторон.
Колокольный звон грунтовых вод —
Клокотанье плазменных огней —
Жар ядра под безднами морей…
Как тяжел безмолвный землесвод!
Солнца гребень расчесал травинки,
Рассмеялась в облачках заря.
Мир прозрачней простенькой картинки:
Легче пуха дымка над суглинком.
Ухожу протоптанной тропинкой,
Больше ничего не говоря.
Часы Сальвадора
Связаны тени, привязаны тени
К колдунье, чертящей круги.
И мерно, и плавно в туман сновиденья
Звенящие вводят шаги.
И вздрогнули дуги, раздвинулись морем,
Обрушив на стрелку фонтан.
Текуче шагают часы Сальвадора
В спеленатый времени храм.
Сдавлена стрелка, раздавлена стрелка
Под градом растекшихся гор:
Звенящие цифры и дробно, и мелко
Смешались в испуганный хор.
Где время, как реку, — с рожденья до смерти,
От прошлых до будущих снов, —
Прямая, как пика, в плену круговерти
Считала колдунья часов,
Там вскрылись потоки, раскрылись потоки:
Расплавленный солнцем металл
Смывает лениво отрезки и сроки
С усталых мозолистых скал.
Плавленье упрямо, как кровь великана,
И вихрится, капая вниз.
Круги разомкнулись, но вспять, как ни странно,
В потоках моря родились.
Моря то скрывались, то вновь открывались —
Вот истинный времени лик:
Времен миллионы скрестились, смешались
В волнистый таинственный миг.
По-прежнему строго колдунья простора
Ведет времена по часам.
Но рядом шагают часы Сальвадора,
Открывшие вечности храм.
Открытие вечности
Луна выходит осторожно
На неба пепельный ожог —
И в мир глубокий и тревожный
Лучей прохладных льётся сок.
Земля немеет так пустынно.
И, озарённый тишиной,
Вдруг понимаешь: вечность длинной
От скуки кажется одной.
Но время дальше (посмотри же!)
Влечёт, когда ты восхищён —
И вечность вдруг ясней и ближе
В душе твоей находит дом.
Миров вселенская громада
В безбрежной красоте видна.
Ведь озарение — награда:
В нём – мысли полная луна.
Каменный Крит
Древность с будущим скрестились
И легли. Из моря дней
Времена преобразились
В каменистость ступене́й.
Камень лёг в основу Крита
Тайной древних чувств и слов.
Время — море, но разбито
На слои известняков.
В лестнице всех наслоений
Можно сердцем проследить
Глубины живых мгновений
Нас связующую нить.
Дух минойский — бычье око —
Из-под каменных бровей,
Из своих веков глубоких
Смотрит в стаи наших дней.
В камне — все воспоминанья,
Молчаливость чья звенит:
Отзвук, след — его дыханье,
Тени пальцев, ног, копыт.
Камни — рёбра, камни — око,
Камни — мышц могучий строй;
И в их магии глубокой —
Их движенье и покой.
В складках гор полупустынных
Раскрывается сильней
Вечность Крита — дух старинный,
Бычий дух минойских дней.