Рафаэль Левчин
ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ ТЕКСТ и другие идиллии (III)
Идиллия шестая. Где корыто зарыто?
(в соавторстве с АЛЕКСАНДРОМ ЧЕРНОВЫМ)
Оно стояло у стены. Кузя угрюмо споткнулся и помял бок.
– Будете брать? – вежливо удивился продавец.
– Цинк, – глухо ответил Кузя, потирал вогнутое место. – Дефицит. Беру.
Корыто ухнуло, Кузя крякнул и взвалил покупку на плечи.
В пивной была очередь. Кто-то постучал воблой в цинковое дно. «Семён», – не глядя, определил Кузя и отодвинул корытом пол-очереди.
– Две? – недоверчиво переспросила буфетчица, поглядевшись в корыто.
Пиво пахло мылом и юностью, корыто чутко реагировало на каждый глоток. Семен слушал истово, с затаённым страхом.
Расстались на трамвайной остановке. Целиком в вагон корыто не влезло, половина торчала наружу гигантским ухом. На повороте поймали мотоциклиста. Тут же появился контролёр и стал придираться. Кузя отказался платить за корыто и мотоцикл, как за багаж, и вылез, не доехав. Впрочем, трамвай всё равно был не тот.
Спускаясь по эскалатору в метро, Кузя увидел впереди себя молоденького лейтенанта. Каждая складочка на нем была уставная, каждая пуговка сияла медалью, и весь он был словно только что с витрины военторга.
Эскалатор дёрнулся, Кузя пошатнулся и выронил корыто. Оно с грохотом
поскакало вниз по ступенькам, ударило лейтенанта под коленки, тот шлёпнулся в корыто и понёсся вниз на перрон, в самую середину заинтересованной толпы!
Всем, кроме Кузи и лейтенанта, происшествие понравилось. Кузя отобрал корыто, шагнул в вагон и перегородил его корытом на две неравные части. Он всё больше привязывался к корыту, чувствуя себя с ним уверенным хозяином жизни. Рядом с корытом всё казалось мелочным и случайным.
Выйдя из метро, Кузя попал под дождик, который медленно, но верно набирал силу, о чём-то весело переговариваясь с корытом. Кузя шел под своим приобретением, несгибаемый, как мальтийский рыцарь.
– Где ванночки дают, гражданин? – раздался слева молодящийся женский голосок.
«Ванночки!» – обиделся Кузя и прибавил ходу.
– Псих! – отреагировал голосок.
– САМА ТАКАЯ !!! – срезонировало на всю улицу корыто...
Идти было далеко и неуютно.
«Ну вот, причапаю я, – размышлял с голоду Кузя, – так разве ж Лиза сразу пожрать даст? Ведь сперва ж вопьётся, как бормашина: где шатался, с кем пил, зачем купил, и чего я в голове имею, у всех мужья как мужья, и когда эта нервотрёпка кончится, о детях бы подумал, а то вон Рёмка второй раз защиту кандидатской заваливает, а Панька и вовсе ополоумела, в стюардессы нацелилась, а сам-то, а сам-то на кого похож, крокоидол, я те покажу дефицит, жена родная голая-босая ходит, а он дефицит покупает...».
Усталость брала своё и чужое. Кузя ввалился, как танк, в ближайший подъезд, распугал влюблённых, поставил корыто и уселся на него, свесив ноги и продолжая думать в том же направлении:
«Ведь до чего ж довела баба, сказать стыдно – дёргаться начал! Раньше такое бывало? Ни-ни! Раньше от меня кто хошь дергался! А теперь чуть что – руки дрожат, в бровях тик, в носу свербит, в пояснице стреляет и мальчики в глазах! А я ведь, можно сказать, человек! Царь природы! Был всем, стал ничем! Все через неё, лахудру!..».
И Кузя задремал.
Снилась ему Лиза. Она была с парашютом, как Бабетта в одноименном фильме, на который Кузя когда-то по ошибкe сводил Лизу, и с этого-то всё и началось.
Лиза подмигивала ему и говорила почему-то голосом соседки Сысоевны: «Спишь, крокоидол мой ненаглядный, а Рёмка-то с коллинеарными векторами мается, а отцу и горя мало, пропадай, сынок!..».
«Да плюнь ты, Кузя, на эту стервь! – сказал вдруг Семен, тоже голосом Сысоевны. – Давай-ка лучше ещё по пивку!..».
«Эх, Сёма, – всхлипнул во сне Кузя, поудобнее сворачиваясь на корыте, – не
доехал ведь я до дому, сижу на корыте и сплю, как собака...».
«Знаю, милок, знаю, – запела своим голосом Сысоевна, слывшая в их пятиэтажном крупнопанельном доме ведуньей и фарцовщицей, – что не дошёл ты до дому, сидишь на корыте и спишь, драгоценный, а вся-то жизнь твоя через это самое корыто переменится, сахарный, потому как не простое оно, а вовсе заколдованное!».
«Ну!» – удивился Кузя и поплотнее прижмурил глаза, чтобы не
проснуться.
«С места не сойти, как есть заколдованное! – подтвердила Сысоевна. – На микросхемах и мультистатах!».
«И чего оно может?».
«А чего твоя душенька, рассеребряный, пожелает, то и может! Ты только скажи: "Шито-крыто, ламцадрита, где корыто зарыто!" – и сплюнь семь раз: три раза влево, четыре вправо! Да смотри, не перепутай, а то быть беде!..».
«Проснитесь, гражданин!» – веско сказала вдруг Лиза, появляясь откуда-то уже без парашюта, но в милицейской фуражке.
Кузя открыл правый глаз.
Милиционер недоверчиво к нему принюхивался.
– Не пьяный я, – загрустил Кузя.
– Разберёмся. Вставайте, гражданин! Корыто ваше?
«Может, сон ещё не кончился?» – смутно подумал Кузя и прошептал:
– Шито-крыто, ламцадрита, где корыто зарыто! Сгинь, уйди! – после чего сплюнул семь раз: три влево, четыре вправо, согласно инструкции.
Милиционер посмотрел на него с некоторым недоумением и, слова не сказав, повернулся и вышел из подъезда.
«Действует !!!» – похолодел Кузя...
Дальнейшие похождения Кузи известны достаточно хорошо, хотя изложены
противоречиво и с изрядной долей домыслов, поскольку они вошли в фольклор и литературу едва ли не всех народов Земли, от Гренландии до таинственного Тибета. Поначалу запросы Кузи были невелики, и, вероятно, даже воздвигая между делом Баальбекскую платформу, он стремился лишь к максимальному удобству процесса распития и закусывания. Однако потом, эмпирическим путем освоив свою власть над временем и пространством, увидев, что преград его желаниям практически нет, Кузя стал стремительно становиться тем, что он есть сейчас, проходя при этом через самые разнообразные стадии. Врожденная малозаметная хромота Кузи не только пугающе отразилась в мифе о Вёлунде, но и повлияла на формирование образа дьявола в средние века; побывал он, впрочем, и святым Кузьмодемьяном (он же Сварожич в языческом пантеоне). Не случайно в русском языке слова «кузнец» и «козни» однокоренные, хотя никому почему-то не приходит в голову увязать это, например, с серией известных анекдотов («А что это за хмырь к нашему Кузе обниматься лезет?..») или с определенными мотивами в японской и африканской мифологии, или с некоторыми спорными местами «Илиады», например, о золотых девушках-роботах Гефеста... и так далее.
Деятельность Кузи стала настолько всеобъемлющей и хаотической, что уже не может быть оценена реально. В сущности, её как бы и нет. Да, это он создал Атлантиду – но он же её и уничтожил; и так во всём.
Сейчас Кузя, видимо, далеко за пределами нашей солнечной системы и, может быть, метагалактики: то и дело вспыхивают новые сверхновые и квазары. Говорят, скорость разбегания галактик увеличилась и довольно заметно. Ничего удивительного.
А всё-таки стоит по-человечески пожалеть Кузю: какие бы ужасы, восторги и катаклизмы ни предстояли ему ещё впереди, каких чудес и костров ни насочиняют они с корытом в пучинах времени и пространства, всё равно в глубине души (если только к Кузе всё ещё применимо понятие «душа») он, несомненно, тоскует о потерянном рае пивной, нежной пене над кружкой и радужной улыбке воблы!..
Идиллия седьмая. Консультация.
(в соавторстве с АЛЕКСАНДРОМ ЧЕРНОВЫМ)
– Я собрал вас, чтобы сообщить радостное известие: мне пора отправляться в Реальность. Точнее, в Россию ХIХ века. Сегодняшнюю консультацию посвятим разбору моих предполагаемых действий т а м. У кого есть вопросы? Прошу.
– Учитель, но ведь именно в России ХIX века уже работает сотрудник нашего сектора. Чем вызвана необходимость Вашего перемещения?
– Есть все основания думать, что реальная жизнь нашего сотрудника вскоре прервется и он возвратится в Центр. Видимо, моим первым действием в Реальности будет именно творческий протест против его физического уничтожения.
– Но, надеюсь, этим не ограничиваются Ваши литературные планы?
– Естественно. Мне хотелось бы закрепить творческие достижения моего предшественника и в какой-то мере определить направление дальнейшего развития русской литературы.
– Позвольте мне... Уж если Вы начнете с протеста, будет ли долгой Ваша реальная жизнь?
– Скорее всего, нет. К тому же субъект, на которого обратил внимание Центр, крайне молод, горд и вспыльчив, так что факторов для физического уничтожения предостаточно.
– Мастер, но ведь если так, то Вы – полная противоположеность субъекту. Не будет ли затруднения в процессе взаимодействия сущностей, его и Вашей?
– В моменты творчества, надеюсь, не будет. В остальное время реальной жизни возможно некоторое расщепление личности, но оно будет восприниматься субъектом как муки бездействия. Это должно сократить перерывы между моментами творчества, что меня вполне устраивает.
– Скажите, учитель, кто продолжит занятия с нашей группой?
– Я уже рекомендовал центру сотрудника на мое место – того самого гения, на смену которому перемещусь я. Полагаю, что он будет вам весьма полезен – ведь ваша группа, как и большинство групп этого сектора Центра, специализируется именно на России.
– Но сам факт физической гибели... как перенесёт его гений?
– Дать однозначный ответ невозможно. Мы знаем, что для гения никогда не проходит бесследно взаимопроникновение сущностей. Что-то от субъекта – иногда многое – остается навсегда. Поэтому конец реальной жизни и возвращение в Центр нередко воспринимается гением как несчастье, что в какой-то мере верно...
– Что такое н е с ч а с т ь е, мастер?
– Термин, принятый в Реальности. Приблизительно соответствует нашему чувству абсолютной неудовлетворенности... повторяю, в какой-то мере это верно – ведь только в реальной жизни возможна н а с т о я щ а я р а б о т а... ещё один реальный термин, но, надеюсь, переводить не надо? Вы знаете, что Центр – для Реальности, а не наоборот, хотя, ч т о г р е х а т а и т ь...
– ???
– ...тоже реальный оборот речи... я хочу сказать, что контакт пока далеко не столь плодотворен, как это виделось создателям Центра... Но мы отвлеклись. Уверен я в одном: гений будет стремиться вернуться в реальную жизнь. Сможет ли он в таком состоянии быть вашим наставником – неизвестно. Надеюсь, сможет.
– Скажите... не будет ли резкого перепада в творчестве субъекта после восприятия Вашей сущности?
– Да, будет. Когда он впервые почувствует в себе гения, необычайно возрастёт его работоспособность. Этот количественный и качественный скачок сразу бросится в глаза окружающим, вызывая восхищение и зависть.
– Сможете ли Вы взять под контроль поступки субъекта?
– Не смогу и не хотел бы, даже если бы смог. Прежде всего, как бы субъект благодаря своему характеру и внешним обстоятельствам ни выламывался из Реальности, он все-таки лучше приспособлен к ней, чем я. Главное же – именно такая, экстремальная, отнюдъ не гладкая судьба, видимо, более всего подходят для воплощения гения. Подумайте над этим.
– Учитель, не испытываете ли Вы робости перед Реальностью?
– В какой-то мере. Но гораздо сильнее – нетерпение, стремление в реальную жизнь. Странно, что вы об этом спрашиваете.
– В каких жанрах Вы будете работать?
– Судя по первым шагам субъекта, начну с поэзии. Но в дальнейшем рассчитываю заняться прозой и драматургией.
– Мастер, меня, как будущего прозаика, интересуют Ваши планы...
– Планы – громко сказано, но некоторые наметки есть. Хотя едва ли они... Словом, хотелось бы создать образ человека одарённого и образованного, но как бы разомкнутого с действительностью, не интегрируемого средой. Переживания его можно сравнить с переживаниями гения, безуспешно стремящегося в Pеальность. Мои предшественники уже предприняли вылазку в эту область. Правда, в ином жанре.
– Мастер, не предполагаете ли Вы также дать образ человека не столько образованного, сколько стремящегося к знанию... к попытке воплощения каких-то идеалов... хотя бы в плане бытовом... извините мою сбивчивость... его разобщенность со средой проявляется не только на уровне духовном...
– Ну, это уж будет Ваша тема!
– Вы смеётесь надо мной, мастер?
– Нет, я всего лишь ещё раз напоминаю, что и Вам, как и большинству здесь собравшихся, предстоит тот же путь, и что время перемещения может настать скорее, чем Вы думаете. Готовьтесь к нему постоянно.
– Возможен ли непримиримый конфликт между Вами и субъектом?
– Да, возможен. Иногда расщепление личности приводит к патологии, к распаду сознания. Творчество становится невозможным. Если не удаётся примирить сущности, мы покидаем реальную жизнь, а субъект, с точки зрения окружающих, «выздоравливает». Впрочем, нередки случаи, когда гений не пожелал уйти – в той же России ХIХ века, в Германии ХVIII века, в Паннонии IХ века, в Островной Республике ХХIII века…
– Выходит, для гения может быть предпочтительнее нетворчество, чем возвращение?
– Иногда.
– Что же, гений беспомощен перед сущностью субъекта?
– Ещё раз напоминаю: мы для них, а не они для нас. Без сущности субъекта гений не способен выразить себя принятой в данной Реальности символикой. Гений в чистом виде просто не воспринимается в реальной жизни.
– Тогда позвольте мне спросить: может ли субъект – без участия гения – создать что-то значительное, вневременное?
– Едва ли. Для этого субъект слишком рационален, слишком склонен объяснять неизвестное через известное, хотя, казалось бы, самоочевидно, что следует поступать наоборот... но это самоочевидно для нас, не втискивающих новые факты в старые концепции... Словом, безгениальное творчество в лучшем случае лишь благоприятная среда для сущности гения.
– Сможете ли Вы общаться с нами... из Реальности?
– Разумеется, нет. Но я буду постоянно осознавать ваше существование. Возможны также контакты с теми из вас, кто будет перемещён; но тут уж всё зависит от субъектов – как моего, так и ваших. Кстати, своим творчеством я надеюсь подготовить какое-то количество субъектов к восприятию ваших сущностей... в частности, Вашей...
– Вы мне, мастер?
– Да. Что-то мне подсказывает, что Вы переместитесь одним из первых.
– Скажите, учитель, субъекту сообщается что-нибудь о Центре?
– Только в туманных околофилософских намёках, которыми субъект верит и не верит. Чаще всего такая информация лишь искажает представления субъекта о Реальности, но иногда служит источником остранения. Поэтому полного запрета на неё пока нет.
– Как субъект воспримет внезапно нахлынувшую мудрость? Я имею в виду несоизмеримость его и Вашего интеллектов...
– Полагаю, припишет интуитивному озарению.
– Учитель, бывает ли, чтобы субъект догадался о существовании Центра ещё до того, как с ним слился гений?
– Да, бывает. Для таких субъектов характерно искание гения – в себе ли, в других – и в конечном счете тягa за пределы Реальности. Как правило, их творчество скопом зачисляется по ведомству фантастики... Увы, как это ни парадоксально, большинство субъектов – подавляющее большинство! – выделяет фантастику в особый жанр и даже противопоставляет ее литературе!..
– Как это, мастер?! Разве они не понимают, что фантастика и литература суть синонимы?
– Да, для нас. Однако они почему-то упорно считают, что литература не занимается созданием миров. Между прочим, не исключено, что именно Вы попытаетесь поломать эту традицию... А вообще... внимание, я обращаюсь ко всем!.. не ломайте себе над этим головы. Видимо, это одна из тех тайн Реальности, которые нам предстоит понять ещё очень не скоро...
Идиллия восьмая. Вне.
(в соавторстве с АЛЕКСАНДРОМ ЧЕРНОВЫМ)
Выпей чашечку сакэ, Возьми меч-катану,
Трахни друга по башке,
Чтоб ушел в нирвану...
Самурайская песня.
На поляне был колодец, а воды в колодце не было. Так бывает со старыми колодцами, оставшимися без людей. Но девушка, из всего творившая игру, уверенно заявила:
– Будем ловить в нём рыбу!
Юноша кинул гитару на траву, выломал длинный прут в орешнике и сунул его в пустой колодец, приборматывая:
– ...берегитесь, рыбаки, на подходе рыба-кит!..
Девушка тут же оборвала игру, шлёпнулась рядом с гитарой и, завесив один глаз прядью блестевших волос, спросила:
– Ты рад, что остался со мной?
Вместо ответа он уронил прут в колодец, опустился перед девушкой на колени и поцеловал её... вернее, попытался поцеловать, потому что она увернулась, перекатившись на спину, и продолжила:
– Рад, что будешь сочинять песни только для меня?
Он опустился в траву, ткнулся лбом ей в плечо, борясь с собой. Однако то, чего не надо бы говорить, всегда говорится:
– Рад, что не к кому ревновать тебя!..
У девушки блеснули глаза, ей как раз того и надо было:
– Неужели ты ещё не понял? Ревность и любовь несовместимы, потому что ревность – чувство собственника, несовместимое со свободной любовью, а настоящая любовь всегда свободна!
– Ты хочешь сказать, что... если бы кто-нибудь из них.. остался с нами... ты могла бы мне изменить? Что же это за любовь?!
– Ты так и не понял. Боюсь, что и не поймёшь. Изменить можно человеку, но не любви. Любовь больше одного человека, больше одной человеческой жизни. Ради любви не только можно, но и нужно жертвовать человеком, потому что любовь важнее. Так называемая верность – такой же враг любви, как и ревность... это вообще одно и то же, просто буквы переставлены, анаграмма... это жертва любовью ради человека, большим ради меньшего. Победа собственности. Гибель любви. Постарайся понять: любовь должна иметь всё – человек не должен иметь ничего.
– Ничего? Но ты вот, сколько я тебя знаю... – он запнулся, пытаясь прикинуть, сколько он её знает; выходило, что дней шесть, – щеголяешь в джинсовом комбинезоне и что-то не собираешься никому его отдавать...
– Умнее ничего не мог придумать? Ты думаешь, я дорожу этими тряпками? Я бы его отдала первому, кто попросил бы; я могла бы ходить в мешковине, я могла бы голой пройти по Городу! А ты мог бы? Мог бы, а?!
Их джинсовый прикид выглядел, как униформа, а разнообразные феньки – как знаки различия.
– Знаешь, – подавленно буркнул он, – давай перестанем... поссоримся же...
– Боишься ссоры? Всего ты боишься: холода, боли, ссоры, моей измены... что ты за мужчина?
Девушка совершенно открыто провоцировала его. Для неё все люди делились на два типа: те, кого можно подавить с тем, чтобы потом ими управлять, и те, кого нельзя. Она ещё не знала ввиду недолго знакомства, что юноша из таких, кого можно подавить, но кем невозможно управлять. Она сказала ещё что-то обидное. Он взял гитару, отошёл в сторону, сел на пень и стал с мрачной решимостью перебирать струны. Девушка последовала за ним и стала напротив:
– Надулся? Опять истерика? Господи, как ты мне надоел!
Он не ответил.
– Ах, ты уже и говорить со мной не желаешь? Смотри, пожалеешь! Ладно, сиди, а я пошла на разведку местности. Если не вернусь, можешь меня искать. Может, и найдёшь...
Слушая, как трещат кусты, через которые, демонстративно не щадя свои «тряпки», продиралась девушка, юноша не бросился ей вослед, сам остался доволен, что совладал с собой и не бросился, взял аккорд и вполголоса запел. Петь ему не очень хотелось (тем более, что через минуту пожалел...), но он был уверен, что искусство должно помогать именно в такие минуты:
Наши корабли в бою горели.
Цезарь и Помпей за нами гнались…
Постепенно он повысил голос, вроде и вправду помогло...
Нас топили, вешали на рее,
применяли к нам психоанализ...
Кусты снова затрещали, только с другой стороны. Юноша сделал каменное лицо и запел громче:
Пули, пули – райских птичек стаи –
Неспроста насвистывают в уши.
Где уж вам понять, что нас заставит
Добывать, рискуя жизнью, ужин!
На поляну вышел человек, пожилой, бородатый, в мятой одежде и резиновых сапогах. Юноша поперхнулся от неожиданности, после чего счёл делом чести сперва допеть следующий куплет:
Прячемся в проливах и прорехах,
Как ножи, завёрнутые в рухлядь.
Флибустьера нынче встретишь редко,
Флибустьеры не даются в руки...
– и только потом распустить каменное лицо, встать и поздороваться с пришедшим.
Тот остановился и посмотрел внимательно, но безразлично:
– Тоже выселили?
– Да... И вас? А вас за что? На тунеядца вы вроде не похожи...
– Сектант я. Проповедник.
– А! Сочувствую, в таком случае, вашей секте – она ведь осталась без пастыря?
– Сам себе секта, сам себе пастырь я, – сектант тяжело сел. – В секте моей лишь я один.
– Как же вы... на что жили и вообще?..
– С места на место хожу, куда глаза глядят. Иногда сам к себе с проповедью обращаюсь. Если при том люди присутствуют, предупреждаю их, что не к ним слова мои. Но всё же они иной раз кормят меня. А каждый день не обязательно есть мне. Малого довольно мне.
– Краюху хлеба да крынку молока, – улыбнулся юноша.
– Молока не потребляю, – возразил сектант.
– И мяса тоже?
– Мясо-то как раз да, не жареное только. Гастрит у меня.
– М-да... Я б сейчас и от сырого не отказался... Ну, и о чём же вы говорите в своих проповедях?
– О Боге.
– Вы верите в него?
– Верую.
– И считаете его добрым?
– Добрее меня, стало быть, добрым.
– Не понимаю... Я вообще считаю, что верить в него не надо, есть он или нет. Если и есть, ему наплевать, верят – не верят, его не убудет... Но в принципе стремление верить мне ещё понятно – но вот как можно верить в доброго боженьку, до меня в упор не доходит! Что ж он, видит всё, что творится, и не вмешивается? Мы ведь его дети, так или нет? Вот, скажем, есть у меня маленький сын...
– Нету у вас сына, – впервые улыбнулся сектант.
– Да я к примеру... и вот иду я и вижу, допустим, что его метелят пацаны постарше, трое на одного – я же вмешаюсь, растащу их, оставлю хотя бы один на один, чтоб по-честному...
– А если за дело бьют?
– Всё равно это не метод, да ещё на одного...
– По-вашему не метод, а по-ихнему и метод как раз. А вмешаетесь как? Хоть по разу, да стукнете. А не метод, говорите. Злом лишь зло умножишь...
– А мимо пройти – не зло?!
– Если верить – будет спасение.
– Это что же, я, как распоследняя сволочь, стану и буду спрашивать: признаешь, что я твой отец родной – выручу, не признаешь – сам выпутывайся...
– Логизируете, – равнодушно заметил сектант. – Логика хороша в своём, тут не поможет... Аналогия ваша беспомощна. Какой же отец, уж скорее дальний родственник...
– Дальний?
– Конечно, дальний. Как вам – обезьяна какая-нибудь в джунглях... Её, небось, выручать не станете?
– А я о чём! Мы ему до лампочки! Равнодушный или тупой, или и то и другое сразу! А скорей всего – он и есть вершина всего зла, которое его волей и творится...
– Дьявол вместо бога, – покивал сектант. – Есть и такая секта.
– Выходит, я тоже сектант? – развеселился юноша.
– Выходит, так. Да все люди – сектанты, от этого куда денешься.
– Ну, я-то ведь не верю всерьёз. Ни в бога, ни в чёрта.
– Это тоже секта. Не просто не верите, а яростно отрицаете. У вас, должно быть, в личной жизни что-то очень неладно. Да не смущайтесь, не у вас одного, у всех почти. А когда особенно неладно, человек или яростно призывает бога, или яростно отрицает. Хоть так, хоть этак, всё опора... За что выгнали-то?
– А... не работал нигде... Песни сочинял и пел на улицах... Предложили работу – петь в ресторанчике, отказался.
– Что так?
– Песня песней, а жратва – жратвой, нечего их путать.
– А что ж это вы так-то уж жратву презираете?
– Да не презираю я. Наоборот...
Девушка, точно ждавшая за кулисами, почти бесшумно появилась на поляне, мокрая по пояс.
– Я в какое-то болото провалилась, – беспечно заявила она и начала раздеваться.
– Мы не одни, – попытался остановить её юноша.
Только теперь девушка заметила бородача:
– У нас гость? Тогда объясни ему – он, похоже, тугодум, – что я раздеваюсь и ему лучше отвернуться, если, конечно, он не предпочитает смотреть.
Бродячий проповедник отвернулся. Девушка разделась, отжала свои вещи и развесила их сушиться по кустам. Юноша снял куртку и протянул ей. Девушка соорудила из неё подобие юбки, даже не подумав поблагодарить, и весело окликнула сектанта:
– Можете повернуться, а заодно и рассказать, кто вы.
– Уже рассказывал я. Другу вашему...
– Любовнику, – уточнила девушка. – Притом бывшему. Хотите стать следующим?
Юноша заскрипел зубами и сам сморщился, как ненатурально это вышло. А как скрипеть «натурально»?
– Нет, – серьёзно ответил бородач, разглядывая девушку. – Не сейчас, по крайней мере.
– О, это уже нечто. Смотрите, не надумайте слишком поздно. Вы, часом, не монах?
– Почти. Сектант я.
– С вами всё ясно. Слушайте, а правда, что на ваших молитвенных собраниях устраиваются оргии и всякое такое?
– Не знаю. Не с кем собираться мне.
– Ну, ничего, – утешила девушка. – Со мной соберётесь.
– Ох, врезал бы я тебе! – прошипел юноша себе под нос, но девушка услышала – как многие близорукие, слышала она прекрасно – и стремительно обернулась:
– Да? Ну, врежь! Ну?! Смотри только, потом не плачь! Слыхал про каратэ? Знаешь, что на человеческом теле есть точки, которых достаточно коснуться?..
Юноша не стал дослушивать, глубоко вдохнул и зашагал к кустам.
– Туда не ходи, там болото! – как ни в чём не бывало крикнула ему вслед девушка. Он остановился – на минуту ему показалось, что идти некуда: справа Город, слева болото...
– Наше вам! – возник перед ним, как чёртик из табакерки, высокий парень с быстрыми глазами. – О, гитарка! А ну, дай глянуть!
И не успел юноша опомниться, как ловкие руки уже отобрали у него гитару и пробежались по струнам:
– Во лажа, расстроена, как моя семейная жизнь!.. Э, да тут лажи косяками ходят – струны нет! Не, на таком играть – здоровью вредить!
И парень одним движением оказался рядом с сектантом:
– Папаша! Купи инструмент!
– Зачем?
– Затем! Настроишь и заиграешь! Недорого возьму.
– Она не твоя ведь.
– А ты видел?
– Иной раз и видеть не надо, достаточно слышать. И то сказать, что сегодня моё, завтра твоим стать может, а твоё – моим. Ничто не принадлежит никому...
– Ну, ты и темнила, дед! Так не берёшь? Ну и чеши спину, сам сыграю...
Всё это произошло настолько быстро, что юноша только теперь опомнился и кинулся к наглецу:
– А ну, отдай!!
– О, чё делается! – изумился тот, уже бренча что-то развесёлое. – Восстание ангелов! Да ты знаешь, сявка... А ладно, держи свою бандуру, дядя шутит. Всё равно на ней только «Смерть клопа» играть...
И тут он заметил девушку:
– О! Миледи! Да здесь, оказывается, изысканное общество! Рад приветствовать категорическим путём и позвольте быть у ваших ножек!..
– Заткнись! – не выдержал юноша.
Быстроглазый лишь покосился в его сторону и снова обратился к девушке:
– Пардон, пани, этот фраер всегда такой деловой?
– Всегда, – ответила девушка, разглядывая парня с интересом. – А ты кто? Тоже выселили?
– Выпустили, мисс! Вы-пу-сти-ли!! И если вас волнует моё место в системе распределения матблаг, то колюсь, как на очной ставке: я вор в законе!
Его внимание опять переместилось на проповедника:
– Батя! У тебя пожрать нету? Меня в моём санатории последним завтраком накормить забыли!
Проповедник лишь молча покачал головой.
– Вот ты бы и достал еду! – посоветовала девушка. – Тебе же это плюнуть раз.
– Синьорина, не продолжайте! Вас понял, спешу заключить колдоговор на благородных основаниях: я приношу жавчик, а вы позволяете мне смотреть, как вы его схаваете! Ждите меня здесь!.. А ты, чуха, её не обижай! Я те ещё права покачаю, на цырлах передо мной будешь...
И вор нырнул в кусты.
– Как насчёт свободной любви за харчи? – поинтересовался юноша. Девушка смерила его взглядом:
– А ты... подумал... о том, что я, может быть, голодна? Тебе плевать, правда? Тебе одно надо!
Юноша, чтобы не отвечать, закусил зубами кулак, до крови.
– Говорить буду! – провозгласил вдруг проповедник, вставая. – Все слова мои обращены ко мне, только ко мне самому и ни к кому более! Ничего не знаю я о Нём, но и никто ничего не знает. Одни в небе его ищут, другие – в реках и горах, деревьях и статуях, громе и чуме, а есть и такие, что себя за Него принимают. Но Он, быть может, в зубной щётке, старой и негодной почти; утром зубы чистите вы ею кое-как, и один волосок в горле у вас застревает, и целый день слёзы катятся из глаз у вас, и не так звучит голос ваш, как обычно, и начальник недоволен, и чувствуете вы себя к вечеру измочаленным и не идёте на свидание, и ваша любимая за вашего соперника замуж выходит,..
Юноша дёрнулся и почти бегом ушёл в сторону болота.
– ...и трое детей, которые у вас с нею могли бы быть и младший из которых новым Моцартом стал бы, – продолжал проповедник, – не рождаются на свет, а вечером вас останавливает у дома грабитель, и хотя вы шире в плечах и выше на голову, но уже лишены волоском воли к сопротивлению и вкуса к жизни, и отдаёте кошелёк с пиджаком вместе; правда, в кошельке всего и было, что лотерейный билет, но на него-то и упал выигрыш – яхта, на которой предстояло вам совершить кругосветное путешествие и прославиться; и, войдя в квартиру, ломаете вы почти что законченный вечный двигатель второго рода, каковой собирали по винтику не один месяц, и открываете газ на кухне, а огня не зажигаете... Велико могущество Бога, и гнев Его страшен, аминь!
Девушка, слушавшая сперва с усмешкой, потом с некоторым интересом, при последних словах неожиданно взвилась:
– Бог, бог!.. почему ваш бог так со мной обошёлся?! Знаю, скажете: это не он, это я сама!.. да?!. значит, я сама виновата, что была в детстве жуткой веснущатой уродиной в очках? что меня иначе не звали, как только бруцеллёзной коброй?!! что я их всех... не-на-ви-жу!!! Ежедневный аутотренинг... гимнастика... каратэ... это всё ненависть, ненависть! Я могу спокойно избить среднего мужика... да и с двумя справлюсь... я проехала на байке без тормозов по парапету, у меня лучший прикид, лучшая коллекция дисков в Городе... я провозгласила свободную любовь... я стала образцом, мне подражали... какие они все дураки, дуры набитые, знал бы кто!!. вот он любит меня, я вижу! а мне плевать, я никого не люблю... никого и ничего!.. да зачем я говорю всё это?.. и кому, господи!..
– Аминь! – подытожил проповедник.
Несколько минут молчали.
– Есть хочется, ужас, – вдруг тихо сказала девушка.
– Если вы надеетесь... – проповедник мотнул головой в сторону, куда ушёл вор, – то напрасно. В Город он не проникнет, кордоны всюду поставлены. Не шутя избавиться решили от нас.
Шорох, шорох, осторожные шаги – и:
– Доброго всем здоровьичка! – выкатилась на поляну женщина могучего телосложения и неопределённого возраста, с мешком за плечами.
Сектант кивнул, девушка дёрнула плечом.
– Да что ж ты, красуля, носик-то воротишь? – пропела женщина. – Вон ведь всё твоё не через мои ли руки-то прошло? И то вон, и то... – она обвела жестом всё, что сохло на кустах. – Вот разве это не моё... – задумалась она на импровизированную юбку девушки. – Надо быть, Сухонькая спроворила...
Привлечённый новым голосом, явился юноша, бродивший, видимо, неподалёку.
– Так и есть, она, зараза этакая! – определила женщина, увидев джинсы и рубашку юноши.
– А-а, и вы к нам? – преувеличенно обрадовался юноша. – Все городские пижоны наверняка в трауре...
– Кабы так, а то ведь там Сухонькая осталась! Она-то хитрая, в комок пристроилась, переждёт, а я вот, дурында...
– Ну, не расстраивайтесь, попрут и её. То-то вы здесь перегрызётесь! Как пауки в банке.
– Охальник! – махнула рукой женщина и повернулась к сектанту:
– Святой отец, небось, обижали они вас тут?
– Сколько уж вас просил я не называть меня так! Не отец я вам и уж подавно не святой!
Бесшумно, как кошка, вышел из кустарника вор. Его не узнать было – такая унылая стала физиономия.
– Хана, – горько сказал он. – В Город не пройдёшь...
Тут он увидел спекулянтку, и некое озарение посетило его. Поманил юношу:
– Канай сюда!
– Зачем?
– Не трынди! Дело есть... на сто тысяч...
Они отошли в сторону.
– Значит, так, – деловито сообщил вор, – я её отвлекаю, а ты мешок сбондишь... Ти-ха! В мешке наверняка жратва, сечёшь? Грабь награбленное!
– Но почему я?.. Может, я лучше отвлекать буду?
– Во тупарь! Да меня она знает, как облупленного, на выстрел к себе не подпустит, на три метра за спиной унюхает!
– Нет... я не смогу... Может, он? – юноша кивнул в сторону сектанта.
– Ему она и так отвалит... Не коси под графа, девчонку хоть пожалей – сколько она, по-твоему, голодная сидеть может?
В этот момент спекулянтка, расположась поудобнее на поваленном дереве, извлекла из мешка батон, кольцо колбасы, ножик, быстро соорудила два изрядных бутерброда и один предложила сектанту:
– Кушайте, батюшка!
Тот взял, церемонно поблагодарил и, жуя хлеб, протянул колбасу девушке:
– Ешьте!
– ...пасибо... – пробурчала полным ртом девушка.
– На здоровье! – поклонился сектант.
– Ну вот, – весело сказал юноша вору, – мне уже нет причин участвовать в этом деле.
– А сам чё, жрать не хочешь?
– Перебьюсь.
– Ну и соси лапу... пихарь мамин!
Юноша улыбнулся и отошёл, стараясь не смотреть на жующих. Запел
Золотой подводной лодкой
Выплывает новый день.
У пирата век короткий ---
До пожара на воде.
В загрязнённом океане,
Между двух материков,
Предпоследнее гулянье...
– Послушайте-ка притчу, – тронул его за плечо подошедший проповедник, уже прикончивший свой паёк. – Было это в годы первой мировой... а может, и гражданской. В степи под Херсоном нашли то ли чекисты, то ли махновцы старый, ещё довоенный, оружейный склад и, значит, поставили около него часового. Ну, стоял часовой, бдил, как вдруг показался некий старик и спросил, не хочет ли, мол, служивый выпить, а то самогон имеется. Солдат ему, что пост покидать нельзя, ответил, а старик ему: «Да я и сюды принесу, халупа-то моя рядом». Сбегал, бутыль притащил и связку бычков вяленых. Плеснул на камень, поджёг – синим пламенем полыхнуло. Солдатик, понятно, тут же про бдительность забыл, выпили они со стариком, рыбкой зажевали, и старик часовому о своих размышлениях поведал про то, как в землю уходит всякий отброс, будь то мусор, навоз, помои, оттуда же трава, зерно, ягода и прочая пища всякая выходит. А что, ежели процесс сей усовершенствовать, сиречь стадию перегноя убрать? Ну и попробовал: птичий помёт собирает, козьи катышки, коровьи лепёхи, человечий кал опять же – и самогон гонит, ну да, вот тот самый, что они сейчас пьют... Как услышал солдат, выворотило его наизнанку раз и другой, бросил ружьё и бежать кинулся, а старик за ним бежит и кричит расстроенно: «Постой, ты ж видел, оно ж горело!»...
– Оно ж горело... – задумчиво повторил юноша.
– Горело, – подтвердил проповедник.
– Вы считаете, надо вернуться в Город?
– Ага, уже ты вернулся! – подал реплику вор. – Мне и то не светит...
– Минутку внимания, граждане! – на поляне появилась новая личность, в слегка блестящем сером костюме, с чуть заметной лысинкой и соответствующим брюшком. – Как представитель городской администрации, должен сообщить вам, что, будучи выселены из Города, вы отнюдь не брошены на произвол судьбы. Здесь будет организована показательно-трудовая колония, в которой вам всем предстоит упорным трудом зарабатывать себе право на отдых и возвращение в Город по прошествии определённого срока...
– Чего-чего насчёт срока? – угрожающе спросил вор.
– Да что вы все смотрите, дайте ему кто-нибудь в морду! – вскочила девушка. – Мужики вы или нет? Или я сама сейчас!..
– Рекомендую не заниматься подстрекательством; нападение на меня при исполнении служебных обязанностей будет строго караться; в течение суток сюда будет доставлен запас пищи на первое время и инвентарь; будем вести дренаж и осушать болото; вас...– палец упёрся в грудь вора, – назначаю моим заместителем!
– Слушаю, гражданин начальник, – растерянно ответил вор.
– Очень рад, что меня правильно поняли; имеющийся в наличии запас пищи немедленно конфисковать и распределять по моим указаниям...
Вор неожиданно стукнул спекулянтку по рукам и выхватил мешок.
– Очень хорошо, – похвалил новоявленный начальник. – Спокойно! – это уже относилось к спекулянтке.– Иначе к вам будут приняты меры второго порядка!
– Может, счас распределим? – заикнулся вор.
– Повторяю, по моим указаниям! – мешок перекочевал к начальнику. – Сначала я вкратце расскажу о распорядке, целях и задачах колонии, которую нам с вами ещё предстоит создать...
– А петь в колонии можно будет? – спросил юноша.
– После согласования репертуара и в нерабочее время. Кстати, музыкальный инстумент попрошу отдать мне.
– Разрешите немножко спеть напоследок... У меня репертуар хороший, про любовь и про пиратов...
– Про пиратов не подходит. Про любовь можете исполнить отрывок.
Юноша ударил по струнам:
Горбатый Рено, ковыляя, бредёт к неизвестному Риму,
толкая обломок колонны; и лепится путь голубой.
Верёвка кровит, и на спутанных улицах рынка
его проверяет дубина, его проверяет любовь.
Он просит подать на строительство равного храма.
Повсюду мерцает пиастров и перстней старинный запас.
И снова Рено, пригибаясь, наносит смертельную рану...
– Достаточно! – оборвал начальник. – Такая уголовная романтика нас не устраивает. Будьте добры сдать гитару...
– Добрый день! – негромко сказал кто-то. Все обернулись.
Ещё один человек, незаметно вышедший на поляну, внимательно их рассматривал. На нём были чёрные брюки, тёмно-коричневая кожаная куртка, застёгнутая наглухо, а руки он держал в карманах.
– Вы тоже выселены? – спросил начальник.
Новоприбывший отрицательно покачал головой.
– В таком случае... что вы здесь делаете?
– Пришелец я.
– В каком смысле?
– В смысле: из космоса. С Альфы Центавра, чтоб вам понятней было. И теперь я возвращаюсь.
– Так, только психов нам тут не хватало, – хмыкнула девушка.
– Для этого мне придётся убить одного из вас. Извините, но тут ничего не поделаешь. Так мы перемещаемся. В момент... насильственной смерти тело испускает большой пучок энергии. Для моего возвращения вполне достаточно, – и он вынул из кармана правую руку с длинным ржавым ножом. – Знаете... вам вообще-то ещё повезло: вот пришелец, например, из центра Галактики вынужден был бы убить несколько тысяч землян. Между прочим, как по-вашему, отчего у вас тут постоянные войны?
Вдруг он чуть улыбнулся:
– Но можно и иначе. Если хотите, пусть кто-нибудь убьёт меня. Энергии выделится примерно столько же, и я попаду к себе, только в виде трупа. Ну, это мелочь, там меня восстановят. Наша технология, знаете ли, вашей не чета. Не хухры-мухры, как у вас говорят.
– Так, может, вы сами себя убьёте? – спросил юноша.
– Нет, к сожалению, так нельзя. Это будет уже не убийство, а самоубийство. При нём энергии выделяется гораздо меньше. Этак я могу запросто застрять где-нибудь в открытом космосе. Удовольствие ниже среднего, знаете ли...
– Прекратить! – взвизгнул начальник. – Я, как начальник колонии при исполнении служебных обязанностей, приказываю...
– Тебя и убью, – спокойно сообщил пришелец. – У начальников энергии обычно много.
– Не-ет!! Я не начальник!!! Меня тоже выселили! Я аферист, я просто всех обманул, это моя профессия!..
– Ладно. У обманщиков тоже энергии немало, так что ты в любом случае подходишь.
– Не убий! – тревожно сказал сектант.
– А вы что, священник? – спросил пришелец.
– Сектант я.
– Хорошо. Прочтёте молитву над убитым. У вас это принято. У некоторых из вас, во всяком случае...
– Я только для себя молиться могу.
– Что ж, могу убить вас...
Тут он обратил внимание на девушку, которая пристально его разглядывала. Некоторое время он тоже глядел на неё, затем проронил:
– А пожалуй, убью вас.
– И не жалко? – спросила девушка. – Я такая молодая, красивая...
– У молодых и красивых, как правило, энергии очень много.
– Её вы не убьёте! – юноша взял гитару за гриф, как дубинку.
– Вот как? Почем же?
– Потому что сначала вам придётся убить меня!
– Могу и вас, – пожал плечами пришелец.
– Его, его, – поддержала спекулянтка, – а то вишь какой козырный!
Пришелец глянул на неё, дёрнул ртом и неожиданно, взяв нож за лезвие, рукоятью вперёд протянул его юноше:
– Ну, хочешь, на. Убей меня и покончим с этим.
Помешкав секунду, юноша бросил обиженно зазвеневшую гитару и схватил нож:
– Всё, никого вы не убьёте, нож у меня!
– А у меня ещё пистолет есть, – невозмутимо ответил пришелец, вытаскивая из левого кармана руку с большим чёрным пистолетом. – Всё учтено.
Аферист всхлипнул, уронил мешок, который до сих пор держал крепко, и припустил к кустам. Зато лицо девушки выразило откровенную радость. Видимо, по роли, которую она себе придумала и разыгрывала, именно такой финал её устраивал.
– С одного выстрела убить трудно, – весело сообщила она пришельцу, – разве что если профессионал, а этого о вас не скажешь, по-моему...
Лицо пришельца ничего не выражало, дуло пистолета смотрело на девушку.
– ...так что, прежде чем вы меня убьёте, я вас изувечу!
Юноша кинулся заслонить её собой, бросок девушки пришёлся по нему, они упали вместе. Нож отлетел в сторону.
Пришелец исчез.
– Улетел, мокрушник... – выдохнул вор.