Рефлект...куадусешщт #34
Виктория Шпак. Двойник сна
Автор визуальной работы - ("Меланхолия") – А.Блудов
***
Убедиться, что это живая несвежая плоть.
От неё не спеша, без потерь навсегда отвернуться.
Улететь, ускакать, неосознанный страх побороть –
пыль столбом за спиной, и подпруга без чьих-то напутствий.
Это зов. Это зычный зияющий зев и закон.
Это новый закон, открывающий тысячелетье.
Только радости – что за спиной затихающий стон,
и качает деревья солёный бессмертия ветер.
Потерпи-ка, Земля, это кесарский в небо прорыв.
Ничего, что у старого скальпеля лезвие тупо, -
будет шов безобразен и груб до весенней поры,
сквозь которую видится всё, как сквозь толстую лупу.
Посмеяться над ранним беспомощным утренним сном,
над ночной маттиолой, к рассвету теряющей запах.
Ради ветреных зорь за открытым на море окном
избежать навсегда неосознанных строгих этапов.
Ты лети, кобылица, и грива над крупом, как шарф, -
над землёй заклубились невиданной истины смерчи.
Воскресенье. Дела. Сотворение мира и – шаг -
до деревьев, верхушками спрятавших ветер бессмертья…
Українському Харонові
На посмертне видання збірки віршів Анатолія Тарана
“Перевізник дощу”
Здається, ще ніщо так не вражало:
Ні лесина із Ольгою любов,
Ані беззахисна чернеча вдача,
Ні слів пронизливих сухотний темп
У стусових кривавих одкровеннях…
А тут… так уп’ялося вперто жало…
Застигло, як у кліпі плівки шов
На урбанічнім колесі бердаччі,
Коли уперше виникає фрейм
І западає в мозок, ніби зерна
Ще не пророщені, з гіпотетичним
Законом галактичних володінь
І холодінь,
І – тиша…
Як він пише!
Памяти Андрея Ростоцкого и других…
Помнишь, как у пропасти
Разбивались хрящики,
Развивались звуками,
Уходили с именем?
Отойди, оступишься.
Не пугайся. Стаями
Отлетают низкие
Печи изразцовые.
За тебя молилась бы,
Да судьба нескладная
Повалила на спину,
Утопила в памяти.
Помнишь? Не старался бы
Изгибаться струями
На кипящем тереме
В понедельник вечером…
До рассвета схлынули
Звёзды надоевшие
Да друзья, что с именем
Пировали в пропасти.
Простое фрейдовское
Мой друг, я так люблю твою беду,
я к ней дорогу в темноте найду.
И мне преград не будет в темноте,
ведь не увижу я преграды те.
Но только ты лишишься бед своих,
тебя отвергну я, и будет стих
мой немощным и слабым, и тогда
ему на помощь явится беда.
Она вползёт - откуда, не пойму,
сквозь резкий холод на душе и тьму,
и я возьму свои слова назад,
и снова ты мне будешь друг и брат.
Но ты меня не позовёшь к себе,
к своей такой воспрянувшей судьбе.
Меня не станешь обнимать всерьёз,
и на твоих глазах не будет слёз:
я просто не увижу их опять,
когда меня не станешь обнимать,
как будто бы в забытой той игре,
когда боролись в детстве на ковре.
Но как я буду рад, что иногда
к тебе приходит старая беда...
Ким єстем? (Kim jestem?)*
- Jestem antisemitkow –
відкритим текстом! Я в трансі.
- Jestem humanistkow –
миттєво звелась, як у танці.
Фото моєї єврейки-невістки
з онуками. Посміхнулась.
Лагідні ніби в очах зблиски:
- Bliznjaki? – погляд зіщуливсь…
Вам, мабуть, за сімдесят, вибачайте…
Моя до Майданека нині путь.
Ніякого плюралізму не вистачає,
щоб геть усе це збагнуть!
В бараку “ґоронцо”, липка задуха,
жах півстолітніх часів.
Пан Хенрік “ґоронцо” шепоче до вуха:
- Це був ґенетичний відсів…
Пані rozumie , - тут знищили кращих,
цвіт нації, найшляхетніших…
Боже! Це тундра чи джунглеві хащі?
Де я?! На сходах захекалась…
Докупи – давнє, дійсне, прийдешнє:
тисячоліть перехрестя!
А ці сидять, як Скарлетт і Ешлі
і не второпають, ким я «єстем»…
***
Кюре, ни в коем случае, ну, что Вы…
Мы не готовы… не совсем готовы…
Мой аппарат летательный навылет
прострелен был, когда еще живыми
и юркими остатки наших душ
сновали с безупречностью кликуш
по кладбищам идей и предсказаний.
Ах, если б знала я тогда заранее,
что этот с горизонта слышный шум
нам разум помутит и сдвинет ум…
Тогда, быть может, к вербным воскресеньям
я отнеслась хоть с видимым весельем.
Кюре, Вы приложите ухо к сфере.
Вам надо Ваш обряд точнее сверить
с моим. По берегам тревожной Сены
обычай исчезает постепенно,
и шорохи грехов под шум реки
становятся неслышны и легки…
Но к отпущенью их, ну, право слово,
я не готова, вовсе не готова.
***
Дзвінко голос хилиться,
клекотом давиться –
уявою хмільною,
примарою давньою.
Отака екзистенція:
убога вдовиця –
дві лепти – Вентцелю,
лепту – Віцину.
Ринкові стосунки –
Така різка казка!
кому ж кум ти,
коли твоя ласка?
Кумасю, голубко,
каганця світіть:
на небі згубно
щось мерехтить.
Звісимо ноги,
білі, холодні,
з ліжка нового
з кисню та водню.
Суть не в тому.
Нам не ментально.
Долаємо втому.
Мудро. Летально.
Ну, разве можно хоть чуть-чуть поверить...
Ну, разве можно хоть чуть-чуть поверить
в ристалище несобранных мгновений,
в нездешние скитания в пустыне,
в купание в несбыточном Эйлате…
И главное, в реальность древней тверди,
откуда мысли, (если это мысли),
не вписанные в праздник трёх религий,
спешат слететь к оазисам и храмам.
Но только не услышала под утро
зловещей, плоской, эхом напоённой
мелодии, кинором не звучащей.
То просто, надо думать, показалось.
Не может быть. В Святой Земле так тихо.
И междухолмие с пророчеством едино…
Не видно толп. Куда ушёл паломник, –
в Мечеть Омара иль к Стене поплакать?
Потрогала рукой. Шершавый слишком
на каменной стене фрагмент безвестный.
Но что-то там, внутри, под толстым слоем
так обжигает. Больно и надсадно.
И это книга. Так, начало сказок.
Он смело в синагогу отправлялся,
а после до конца не мог ответить,
кто и за что его карает тяжко…
Не время. Рано. Да и мне не время.
Не потяну такую глыбу культов.
И Библии знаменья тяготеют
над пропастью незрелого сознанья.
К утру оно скрывается в тумане,
как в складках времени пустыня Беэр-Шевы…