Рефлект...куадусешщт #38
Владимир Антропов. ВОЗВРАЩЕНИЕ ИМЕНИ
У ДОРОГИ
Я не умею прожить этой полночи черный наряд:
Речь глуховатой дороги и ропот проснувшейся птицы.
Что же, бессонная, разве не я виноват
Этой бессвязицей, серой звездой, небылицей?
Было и горше... Засни, перейди эту тьму
Черным мостком по-над грязной рекой без названья –
Кажется, сердце нашло бы свою – тишину,
Имя свое, незнакомое именованье.
Имя свое, заблудившийся серый малыш
Вынес бы бережно волчьим цепляющим лесом...
Шепчешь, бессонная, глянешь, окликнешь, не спишь,
Оклик без имени теплится в воздухе тесном,
А перед ним – лишь дороги печальная речь,
Ропот пустынный, судьбы сокровенная пропасть,
Спой на краю, попытайся меня остеречь,
Спутник последний, безумная птица...
ИГОРЬ
Не хватает страху вглядеться –
И стоят всю ночь на часах
Небывалые, словно детство,
Шелестящие голоса.
Помертвеет на западе настежь –
Разгрызет, обжигаясь, кость
Солнца августа – прячься, знаешь,
Кто за ним поутру придет.
Напролет – по тоске бессонной,
Как по вытоптанной траве,
Отползают, дичатся, стонут,
Погибая, слова во тьме
Не бояться и ждать... Вернуться...
Возвращением – за долги...
И верхушки осоки гнутся
Игоревым: беги... беги...
"БЛАЖЕННЫЙ"
Совершенно ясно теперь одно –
нет ни будущего, ни прошлого нет.
Августин Аврелий
Речь затворника – пыль и лепет,
Антициклон: разбредаются облака,
Качнув плечами. И воздух уже не терпит
Стен, в мозоль натеревших ему бока.
Вот выйдет весь – в пробоину, в Космос,
В ночь – высвистаться налегке –
Там, где все переполнено теплым соком –
Если траву перемять в руке.
Если листок, если ноту повыше...
Если страницу перевернуть –
А безвоздушная память дышит
Тише, рядом совсем, вот... тут.
И – тут, где уже не найти ответа,
Застывшую позу сменить бы ей –
Дышит и там это терпкое лето
И плечи сияют в белой луне
И лишь страницу листнет случайно,
И свеча съест последнее – вот тогда
Написать бы: память дышит – отчаянней
Армий, стесняющих мои города.
МОТИВЫ СУН ЮЯ
Чаша неба мелеет: воздух с медной горчинкой.
Жухлый шелест травы пригубишь, падение тусклых листьев,
Остановишься передохнуть у подножия этого вечера —
Вершины его невысоки, и в глазах твоих – возвращение гаснет.
Что же – на холм взойти и спуститься к реке – приготовься вспомнить
Безмятежные в травах июльских – воды,
Безмятежные в небе высоком, в осеннем дожде – безмятежные.
Первые заморозки горьки, бродяга,
Незадачливый книжник, искавший воспоминанья...
* * *
Память скупа на осени – бродишь из зала в зал
Сентябрей, октябрей – где-то с пластинки соскальзывает иголка –
Такт повторяется. "И тогда сказал:.." –
Только и есть на стенах, а часто – желтые стены только.
Пейзаж промелькнет, в прохладе своей прошуршав —
Восемьдесят седьмой. Девяносто третий...
Как безжалостно в комнаты вглядывается душа
Из своей кленовой осиновой смерти –
В коридорах взвивается ветер, и, прикрывая глаза,
Мимо, мимо – в ту из теплеющих комнат,
Где желтеет московский двор, где горят тополей образа,
Где, быть может, только тебя и помнят...
* * *
И в этом обмороке ясном
В шуршащей листьями тиши
Так медленно и ежечасно
Меняется язык души.
Сад ветхим ангелом ветвисто
В испуге страшной слепоты
На землю сыплет крылья – листья
И молит дочитать – листы
И тонкий наст, и вмерзший остов
Кленовой кисточки льняной,
И клонит искренние звезды
Над хрусткой вестью ледяной
Но перехватит знаки иней
Дыханье – кашель, капли – лед
И иероглифы немые
Душа уже не разберет
Заплатишь горьким безучастьем
Ослепшей мудрости аллей,
А те все водят бледной пястью
По льду – все медленней, все – злей...
* * *
Отними мою речь – вычтешь темный язык из нуля
Запыленных вещей, не обласканных прикосновеньем –
Не оставив пробела в пределах дыханья, жилья,
В промежутке гардин, в этом вновь опоздавшем весеннем...
Что же, вестник, ты прав, если я не сумею вдохнуть
Этой пыли сухой, душным голосом спеть не сумею –
То остаться немым – лучший выход...
Собравшийся в путь,
За окном темный тополь замерзшую вытянет шею –
Заглянуть напоследок...
– Учи же строенье стекла,
Душный цвет занавески, часов ишемичных биенье,
За окном темный тополь – и тянущееся: жива...
Преломленье стекла,
голосов в не—бе—пере—ломленье.
Что ж я, что? И меня отними – и меня, –
Замолчавшую тень, – переполниться вычтенным словом!
Марта влажное небо иные дает имена
Позабыв тишину телефонного воздуха злого...
СНЕЖНАЯ РЕЧЬ
И когда умоляешь снег наконец пойти,
(Снежный голод с обрывков газет ледяную догложет кость) –
Вдруг повалит – словно толпа слепых на пути,
Ткнет в оседающий лед свою белую с хрустом трость...
И прохладные руки в равнодушьи пройдя по лицу,
Нащупают губы, прижмут ладонь, прочтут по складам –
И пойдет от глухого слепца к глухому слепцу
Тихая речь моя по неслышимым проводам
И примнится – там, за последней снежинкой – там –
Затрещит в наушник испорченный телефон
И поднявший трубку едва разберет слова
Благодарности и любви – за снегом не разбирая имен…
ВОЗВРАЩЕНИЕ ИМЕНИ
За то, что он возвращается, этот снег,
Из своего ниоткуда, в детском своем покое
В час, когда мука – "дай же имени мне!" –
Звучит как – "памяти мне...", а не жалобное: "кто я?"
"Я забываю..." – жалуешься почти нигде,
Обрывок имени на пустыре холодеющей плоти, –
И тогда возвращается этот – пропавший – снег,
В белом своем бесчинстве, в детской своей заботе.
Играет дитя, смеясь, лепит свои куличи,
Плески ладошек, хлопочущих скрыть и спрятать.
Камню, и телу – крикни, зови, шепчи –
Не отозваться, не шевельнуться, не выйти из белого ряда.
Только затемно, угомоня суету,
Словно сонной рукой пробежит по предместьям,
Укрывающей безымянную наготу,
Белым свежим своим безвестьем...
И пытается выспросить – словно: меня услышь! –
Потянувшись к едва развидневшейся дали:
Что это? Назови! – Это река, малыш.
Это аллея. Это дерево. – Дерево... – Улица... Ночь...
Вот и дали...
Вот и имя: – Это, дитя, – человек...
"Человек..." – повторяет, смеясь, и тепло ладони
Поведет мимолетно у самых застывших век,
Собирая растаявший шарик боли...
САД
Пошли мне сад...
Марина Цветаева
Ни прощенья, ни спасенья...
Юрий Рудис
Сад в крови перекисшей малины
Сон убитый дичка в траве
Сколько гибнущих их, невинных,
Ты уже подводил ко мне?
Как страшится твоих повторов
Кровь, не слышащая родства,
Сад у сруба, – он был – которым?
А – со старой скамьей у куста?
Руки веток за электричкой
Сквозь забор – сквозь черный горбыль.
Вырывает листки по привычке
Придорожная едкая пыль.
И на каждом оборвано имя.
Оклик, жилки плеснувший пульс.
Я теперь оказаться чужим и
Безымянным уже не боюсь –
И уже понимая, прежде
Чем вкусить твоего дичка:
Видишь, жерди заборчик держит
Словно раненых – на руках?