ART-ZINE REFLECT

REFLECT... КУАДУСЕШЩТ # 28 ::: ОГЛАВЛЕНИЕ

Наталья ЭЙГЕС. Воспоминания об отце, художнике Сергее Эйгесе

Сергей Эйгес. Автопортрет. 1932 г.

30-е годы наша семья жила в Москве на Колхозной площади. Дом выходил прямо на площадь, рядом была Сухарева башня, которой сейчас нет. И очень часто там маршировали солдаты. Из казарм слышались их песни, они были протяжными и казались мне грустными. Отец работал дома. Одна ком¬ната из наших трех была его мастерской. Я хорошо помню, как отец писал, стоя за мольбертом. Всегда в шапочке фиолетового цвета, уже совсем заношенной – в ней он изобразил себя на «Автопортрете» 1941 года, выполненном в технике офорта. Отец накладывал мазок на холст и отходил, далеко отходил, проверял его издали, и так писал каждую картину. Работал он ежедневно и был всецело поглощен этим. Дома стояло пианино, папа импровизировал, прекрасно подбирал мелодии. «Застольную» Бетховена – одну из любимых его вещей – мы играли в четыре руки. Отец ценил классическую музыку, а джа¬зовую совершенно не признавал. Из вокальных произведений самым любимым была «Серенада» Чай¬ковского, он часто пел: «От Севильи до Гренады в тихом сумраке ночей раздаются серенады, раздается звон мечей». Что касается литературы, особенно це¬нил Лермонтова. В своей работе отец использовал самые дешевые холсты и краски. Поэтому сейчас многие картины пришлось реставрировать. Государственные заказы папа получал редко. В конце 1930-х годов он получил большой заказ на создание картины «Симфонический концерт» для гостиницы «Москва». Вторым таким большим заказом была скульптура при въезде в Никитский ботанический сад. Отец вылепил еще бюст своего брата Олега и портрет мамы. Скульптура брата была исполнена более формально, а мамино изображение создавалось с большой любовью и трепетом. У отца был особый стиль – реализм, но необычный, в нем много романтики; в портретах, особенно женских (прежде всего, маминых), сквозит какая-то скромная грация. Отец и сам был очень красив, и у него была изящная походка. Я была маленькая, но помню, что на это обращали внимание. Во время войны, когда он еще не ушел на фронт, а учился в Высшей инженерной школе в районе Останкино, мы с мамой к нему приезжали. Я помню: он идет к нам навстречу своей изящной походкой и, приблизившись, жалуется: «За походку командир называет ме¬ня барышней!» Это его очень обижало...

***
Отец был человеком романтичного склада, вос¬хищался Суворовым (сохранились работы, посвященные Кутузову и Суворову, исполненные в технике акварели). Он рвался на войну не только потому, что не мог писать картины, когда где-то воюют и умирают люди, но и потому, что мечтал проявить на поле битвы свои военные способности, стремился к ратному подвигу. И когда его друг — художник Михаил Маторин отговаривал отца идти на фронт, тот ответил: «Или грудь в крестах, или голова в кустах». Он отказался от брони и добивался отправки на фронт. Во время учебы в Высшей инженерной школе минных заграждений ему дали мастерскую, где он в основном писал портреты военачальников; его работы нравились, и это одна из причин, почему его долго не отпускали на передовую.

***
Отец четыре раза приезжал к нам в эвакуацию. В 1942 году он приехал за нами в Горьковскую область на станцию Теша и оттуда перевез в Свердловск, где находились тогда его родители. Комната была маленькая – проходная, вытянутая, в ней жили шесть человек. И вдруг приезжает к нам большой друг отца художник Михаил Ксенофонтович Соколов[1]. Он был осужден по доносу, сослан в лагерь и явился из мест заключения. Папу с ним многое связывало. Соколов был значительно старше, и отец считал его своим учителем, хотя стиль отца далек от стилистики работ Михаила Соколова. Он был очень смелым, не боялся сказать правду в лицо – таких не любили. В детстве у меня было такое ощущение, что Михаил Ксенофонтович убежал из тюрьмы: он пришел к нам в арестантской одежде, обросший, вид у него был ужасный, буквально дистрофический. Соколов упал на пороге. Его внесли в комнату. Поставили стулья у двери, чтобы соседи не могли войти и не увидели гостя. Михаила Ксенофонтовича посадили на один из стульев, и все сели рядом с ним. Что творилось со всей семьей — с мамой, дедом, с обеими бабушками! Видимо, соседи что-то поняли, и они больше не ходили через нашу комнату. Семья боялась доноса на Соколова, но, к счастью, ничего не произошло. Некоторое время Михаил Ксенофонтович отлеживался у нас в комнате за ширмой, за ним ухаживали все, особенно моя бабушка Екатерина Петровна (по профессии врач). Потом Соколову собрали, что могли, и он отправился, кажется, в Рыбинск, где в дальнейшем преподавал.

***
Во время эвакуации маме пришлось переехать из Свердловска в Белоярский район Свердловской области. Мы трижды перебирались из деревни в деревню, и каждая была по-своему изумительна: вокруг такие прекрасные леса, перелески, поля, все — в девственной красоте. Отец приезжал к нам на Урал дважды – летом и зимой, и оба раза – на один день. Очарованный природой Урала, он успел сделать не¬сколько прекрасных акварелей. То, что большая часть папиных работ сохранилась, – это заслуга мамы. Еще в Москве она сняла картины с подрамников, свернула в большой рулон, и все это путешествовало с нами во время эвакуации.

***
Помню эмоциональный подъем отца перед тем, как он попал на передовую. В трескучий мороз мы с мамой и папа в легкой шинели едем в санях на станцию Баженово, откуда он должен был отправиться поездом на фронт. Погоняя лошаденку, отец кричал: «Смерть фашистским оккупантам!». Погиб он летом, в июне 1944 года, под Витебском. Братская могила, в которой похоронен отец, находится в деревне Мокшаны в Седненском районе.

Искусствовед В. Костин.
“Эйгес был художником совершенно романтического склада, он всё в жизни воспринимал поэтически, говорил и мыслил об искусстве вдохновенно, тонко, взволнованно. Его артистическая натура, на всех кто его знал, оказывала облагораживающее влияние. Самозабвенно любя искусство, музыку, поэзию он и в своём творчестве отдавал предпочтение темам, связанным с искусством. <…> Я помню целый ряд его композиций, изображающих исполнителей симфоний, фортепьянных или скрипичных произведений. Пианисты, дирижёры, виолончелисты были показаны в моменты истинного вдохновения. Это стремление в образах исполнителей передать, в известной мере, содержание и характер музыки, составляло для Сергея Эйгеса основную творческую задачу”. [2]

М. Соколов. Из письма Софроновой 29 октября 1944 года.[3]
"На днях получил известие, что Сергей Эйгес был тяжело ранен с потерей зрения и через три дня умер. Для меня это большая утрата. Он был предельно кристальный человек, большой честности и благородства и, вне всякого сомнения, подлинный художник. Что немного связывало – «точность формы», академизм, - но, безусловно, это было бы изжито, творчески же у него всегда был «накал», горенье. Никогда, ни какой сделки с совестью”.

СНОСКИ
[1] Михаила Ксенофонтович Соколов (1885-1947). Виртуозный рисовальщик и живописец. Одна из ярчайших личностей в русском изобразительном искусстве первой половины ХХ века. Его произведения являются достоянием крупнейших музеев России. С 1938 – 1943 – репрессирован (статья 58, пункт 16, 1958г. – реабилитирован) сослан в Сибирь на станцию Тайга. Освобожден досрочно как умирающий. По дороге из заключения в Рыбинск был вынужден остановился в Свердловске в семье Эйгесов, где они жили в период эвакуации. До последнего времени переезд Соколова из мест заключения был для исследователей белым пятном в его судьбе.
[2] Архив семьи Эйгес.
[3] «Михаил Соколов в переписке и воспоминаниях современников». Изд. «Молодая гвардия» 2003.

следующая Константин ЭЙГЕС. Mузыка как одно из высших мистических переживаний
оглавление
предыдущая Сергей ВОЛЧЕНКО. ПОСЛЕДНЯЯ ВОЛЯ ДЯДИ ОЛЕГА

blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah

πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney