СООБЩЕСТВО
СПИСОК АВТОРОВСветлана Бодрунова
[ПРОГУЛКА] ВТОРЫЕ Я
30-01-2005
ПРОГУЛКА. Книга стихов. СПб, "Геликон+Амфора", 2005
ВТОРЫЕ Я. Посвящения
***(san benedetto)
..........кто искал это место нашел это место здесь
..........сан бенедетто дель тронто что-нибудь в этом роде
.............................Арсений Ровинский
giudando il jeep accanto le mura
non nella Via Appia
lontano da vie ampie
ma attraversando le vie scure
sabbiose e laterali e miserabili
le vie non importanti ma pure
proprio indimenticabili
noterai un po’ di sangue fresca
e un paio di vetri
frantumati sul marciapiede
maledetti son’ quelli due metri
vicino a un San Benedetto di Forsecredi
guardandoli tutt’in folle, vedendoli molto presto
puoi dimenticare il nome in un momento,
dimenticare il luogo, lo scopo del tuo visito,
il nome tuo, e dove vai, e che c’e’ il risico,
ma quello che ricorderai nel resto e'
che niente deve sporcare il movimento
поборающему человеков. отрывок
Александру
...как я помню мелочи дней и лет!
в эмгэу, в неведомом феврале
ты играешь в карты за дальней партой
эпизод одной из бессчетных партий
а профессор ходит у дальних парт
и не видит вроде но опа-па
говорит улыбаясь: что ж вы
что ж ты сын мой играешь промямлит бог
он тебя береженого не сберег
а теперь небрежного так лелеет
что и тлеет боль, а гореть не смеет
что приходит страх, позвонит — и в лифт
открываешь — только щепоть земли
принесенная на подошвах
оттого ли ты страх повергаешь в прах
что со мной не прав и кругом не прав
и бежишь — не видишь куда ступаешь
ты кого угодно заколебаешь
как больной стыдящийся гнойной раны
как слепой израиль небогоравный
лишь наутро подъявший веко
виноват ли твой изощренный мозг
что со мной тягаться и ты не смог
что от слова как от чумы отпрянул
не желая радости — только раны
чтоб не бог тебе посмеялся вслед
а такой же в зеркале на земле
поборающий человеков
***(бабушке)
…А ты не вспоминай, не надо, —
Не смей, не смей! —
Как бился в банке с маринадом
Беззвучный шмель,
Как спал отец на табурете
Спиной к стене,
Как брат при немцах в сорок третьем
Был глух и нем,
Как партизанили в подполе
Гусак и псяк,
Как ночью выгорело поле,
А хата вся
Ходила ходуном от залпов,
От волн взрывных,
И кожа впитывала запах
И грязь войны,
Шмелиный гул, такой негромкий,
Густой, простой…
А после третьей похоронки,
Лет через сто —
Был обморочный, но победный —
Свободный — март,
И солнце выползло из бездны,
И пела мать,
И кто-то считывал «Смуглянку»
С сиротских уст,
И земляника над землянкой
Пускала ус.
***(сестре)
это каждое утро, это долгие годы длится:
сколько мне, блин, под дверьми тут еще молиться,
алина, мне уходить, мне надо накраситься, выйди уже из ванной,
выйди из ванной, оторви свою задницу от дивана,
делай же что-нибудь, делай, так всю жизнь пролежишь без дела,
а она отвечает: поменьше бы ты... болтала,
больше бы делала; посмотри, я легко одета,
мои руки тонкие, кожа не просит еще апдейта,
я цвету, у меня нет глаз, чтоб учиться бояться мира,
покорми меня, я голодная, если ты меня не кормила;
не ругайся, не измывайся, я умру от твоих ироний,
кто ты есть, чтобы знать и судить о моей трехгрошовой роли,
да, ты каждое утро ждешь меня возле ванной,
но я та, которая не предаст тебя целованьем,
подожди, пять минут не время, не рвись — сорвешься,
раньше выйдешь и раньше судьбе своей попадешься,
не оставь меня, не кричи на меня, дура, дура,
я с рожденья по части силы тебе продула,
я одно могу: я тебя бесконечно тоньше,
вот, я вышла к тебе, я люблю тебя, я люблю тебя. — я тебя тоже.
Оттепель в столицах
Юлии
Так медленно, по капле тает свет,
Так тихо время капает из крана,
И тишина — огромна, многогранна —
Стекает вниз, от Питера к Москве,
По колеям, по санному пути,
По рельсам с каплевидным царским следом,
И ночь меняет карту, и с рассветом
Не обойтись без кладок и плотин…
И Питер весь зальет, и к часу дня
Наладят водяное сообщенье,
И невская вода с песком и щебнем —
Строительным и поднятым со дна —
Взломает русло Яузы, и льды
По всей Москве пойдут, дробясь о стены, —
И вдруг уравновесится система,
И наконец-то уровень воды
По принципу соединенных чаш
Сравняется в затопленных столицах,
И время вовсе перестанет литься,
И будет, словно дождь, из туч сочась,
Так медленно, по капле — таять — свет…
Баварский праздник урожая
Анне
Сегодня закончена жатва.
— Эй, пляши, пляши! —
Как юбки у Анны кружатся!
Как ножки ее хороши!
Так много и пива и песен —
— Эй, танцуй, танцуй! —
на площади! Пьяным напейся!
Как вышивка Анне к лицу!
Пусть руки ее загрубели —
— Эй, играй, играй! —
зато уж передник набелен:
крахмальный топорщится край.
Смех Анны — поток карамели…
— Эй, быстрей крути! —
Не хватит баварского хмеля —
Осмелиться к ней подойти.
И нет, не помогут напитки, —
— Эй, сюда! Мы тут! —
Когда на заре до калитки
Другие ее поведут.
***(август)
Саше — с неизменной теплотой
............Если не падают с неба вода, звезда —
............значит, не время подбеливать потолки...
....................Александр Кабанов
Так надвигается август — сезон дождя,
Время закладывать за воротник и ждать:
Что-то случится, размочит пустой ништяк,
Словно по коже пройдет слегонца наждак —
Больно? а лучше бы больно, чем гнить в раю
Книжном — богемном — семейном — еще каком...
Тело небесное снова дало приют
Каждой звезде за небеленым потолком;
Что ж ты не спишь и не видишь усталый сон
Со звездопадом и градом — смотри, во сне
Так отшлифовано счастьем твое лицо,
Что и наждак неуместен... Но август нем:
Пусть бы звезда взорвалась по пути к руке,
Пусть бы вода — серафический хор навзрыд!..
Нам ли не спать, по разводам на потолке
Силиться что-то прочесть, не желать зари;
С нас, так богатых молчаньем — что твой набоб, —
Что с нас останется, кроме случайных книг?
Может, тебе одному милосердный бог
Колкое время заложит за воротник.
***(крыжовник)
Лесе Кабановой
Думаю про Киев: разорвется ли сердце?
Омут опрокинут: надевается сверху.
Зажигалка щелкнет в распахнутых сенцах,
Огонек в зрачочке — размером с Вегу.
Загородный домик с Днепром у калитки,
С запахом медовым от вишен и липы…
По одноколейке приплыли б пожитки,
И пришли б коллеги (я знаю, пришли бы) —
Встретить груз любви, нарассказывать сплетен…
Ласковой лавиной сметут — не ломайся!
Каждый северянин — не игорь, а бледен:
Вот тебе варенье, поспи, оклемайся,
Выйди за калитку, обопрись на колонку,
Затяни калинку, а то ли смуглянку…
Нэсэ Галя воду так ладно и ловко,
Тянет тесноватую поденную лямку —
Вот и рвется сердце — от привычной картины,
Легкости в беседе, походки степенной…
Думаю про Киев — людыну, дитыну:
Кто ж они такие — чуть тронуты песней,
Слеплены из глины почти первородной —
Глянь: кудрявы клены, дубы чернобровы…
Думаю о нем — о траве приворотной,
Загородном доме, отраве днепровой…
Мне бы онеметь на случайной ночевке,
Прекратить шагать по истертой бобине,
Перестать во тьме зажигалкою щелкать,
Звезды зажигать и грустить о чужбине —
Чтоб остался вечер сиренево-желтым,
Чтобы недалече — рассвет и полудень,
Наливное солнце, и терпкий крыжовник —
В плошечке весов, как на праздничном блюде.
***(читая Мякишева в самолете)
...............Дорога и река — две ленты...
........................Евгений Мякишев
От пепелища до пожарища
Пройдет водица-половодица...
...Мой самолет уже снижается,
И под крылом — поет, как водится,
Но не тайга, а лес Карелии —
Пространства снега ноздреватые,
Как мы, совсем незагорелые,
Как мы, отчасти виноватые
В длине дорог, и в рек змеении,
И в нашей пепельной летучести...
Мы рвемся в третье измерение
От безымянной плоской участи,
Но, как и были, имяреками —
Летим белесо-невесомо над
Землей, дорогами и реками
На ромбики располосованной.
***(про одного мальчика с фотографии)
Евгению Мякишеву
Мальчик — ручонки из гуттаперчи,
Мальчик, подверженный древней порче,
Яблочко-дичка, пророк-копейщик,
Чистящий перышки грачик-спорщик,
Мальчик, в котором не видно ретро
За распахнувшимися крылами,
Мальчик, бросающий сигарету
В осень (и так возникает пламя)...
Миг под пятой — как ни стань — обманчив,
Гибок и падок на все изъяны
(так возникает легенда)... Мальчик,
Не происшедший от обезьяны
(впрочем — учебники, двойки-тройки,
шумные классы-кулисы-кляксы...), —
Не приближайтесь к людским постройкам,
Мальчик, умеющий удивляться:
Вот оно, вот — побережье жизни,
Всё — из песка, глинозема, камня,
Хлеба, вина...
Кто он был, скажи мне,
Тот, с гуттаперчевыми руками...
утренний стишок для Аси
....................ангел вернулся, но не застал.
................................Ася Анистратенко
В том, как утром росинка бежит с листа,
В дальнем гомоне стай, грохотанье стад,
В причитанье и счете ночном до ста -
Слышу шорохи крыльев, и неспроста:
Всё отдам, что из горних беру горнил, -
За полушку, за лепту, за афгани;
Только если придут покупать - гони.
Он вернется. Скажи это. Обмани.
Санджару
...........А память, что внутри меня молчит, —
...............Она, как мумия, мироточит.
.........................Санджар Янышев
Видишь ли, тишина не хранится долго
(мне бы, конечно, следовало говорить тебе
«Вы», но интимность тона утонет в формуле,
слово погаснет…). В медленной какофонии
вечера плавает хруст невесомой дольки —
ломтика — яблока, аплодисменты зрителей
там, за стеной; крики птиц, хохоток подонка
тут, за спиной; и не то чтобы очень мнителен
каждый из нас — но как только провиснет пауза
(то есть ввиду нехранимости тишины),
взгляд, оторвавшись от пола, скользнет и вселится
в лик лицедея, смотрящий из-за спины
каждого — собеседника ли, собеседницы;
дрожь шутовства, бормотание во спасение —
круг гончара под ненужный кувшин заверчен,
лепится — не получается человечек,
глина твердеет, крошится и осыпается:
видишь ли, тишина не хранится вовсе,
если надтреснут сосуд разговора — либо
если сосуд сообщается с родником
в грязном пруду, на поверку — с началом лимба;
ты говоришь: далеко до воды, — но вот же,
тело мое кричит в тесной люльке под потолком;
смеешь ли говорить, что душа моя молчалива?
Повремени — и услышь, оставаясь возле:
слово твое — волосинка моя седая —
нет, не могу, сбиваюсь, перехожу на «Вы» —
детство мое, что Вами выставлено на вид, —
мироточивой тишью в памяти оседает.
***(музыку)
для Дениса Иоффе
она носит внутри себя музыку
не как длительность; не как признак, мету, черту;
не как внешнюю оболочку внутренних органов;
не как вросшую взрослую маску,
не как древнюю детскую наготу,
и не как пружинку внизу живота, и не как свидетельство Бога
на ладони, в сердце, во внутреннем море.
она очень просто носит ее как целость — отдельный хрустальный шарик,
независимый, который плавает, куда захочет,
зародыш, один из зародышей мира,
который берет изнутри, изнутри берет окружает:
затихают шарики, когда она ест, плавают, когда ходит, —
человек, любовь, музыка, весть,
случайное впечатление, мама, деньги,
войти, выйти, сиреневый, здесь, не знаю, придумай, вот.
гармония — значит не подозревать
о бесшумном музыкальном взаимодействии:
она носит, и шарики светятся сквозь живот.
Уаллику в Ригу
Богоспасаемые бренды, Жоржик Уаллик,
Богоспасаемые бренды.
Только ими и выживает
Твоя неудачная экономика.
Crisis management божьей птички,
Не умеющей отличить от нолика
Ни крестика, ни единички,
Ни буквы «о» в бизнес-лексеме «кредо».
На рекламе Stockmann были смешные люди,
Теперь надувные дети.
Выражаешься через голос, через интонационный флуддинг,
Но больше через одежду, через Parex и через FoRex.
Твои глаза противоречат лэйблам,
Soderzhanies versus formas,
Как же можно жить — таким определенным, таким нелепым,
С собой — не в дружбе, но в паритете?
Проверено — насекомых по горло, если внутрь от макушки:
Жуки системы, тараканы взгляда;
А теперь еще псилоцибовые мошки, сказочные лягушки:
Понаприезжали, что-то говорят, смеются.
Богоспасаемые бренды, миленький мальчик,
Яблочко на каёмчатом блюдце.
Червоточина не видна, вон какой я мачо,
Но заставляет с собой считаться, когда не надо,
Когда уже ничего не надо, когда спасен и балован,
Обтянут сверху джинсой и дареной шапкой.
Своя мифология, социальная ущемленность словом.
Дрожит ладошка, Nokia падает и бьется.
Давай поедем на дачку-речку, море, то же, что и море наше,
Те же полные до краев колодцы.
Птичка гнезда не вьет, не копает дренажа.
Живой покусанный плодик на ветке шаткой:
Богоспасаемые правды, Жоржик Виталик,
Картинка на жидких кристаллах.
Давно известно: в телевизоре всё брутальней,
Зато живее.
Я могу устроить себе пиар по-рижски,
За мною не заржавеет.
Но твои глаза говорят: минимизируй риски,
Не отличай памятник от пьедестала,
Руку от ветки, садись туда, где сущность
Изгибается, как поверхность;
Шатка, как вечность; как гранит, невесома
И незнакома.
На яблоке червоточина, пелена,
Глаукома.
Неудачная экономика: не взлечу, не сунусь,
Не сохраню никакую верность
Ни крестику, ни единичке, ни кредо,
Ни Старой Риге в объективах камер.
Сколько лишних знаний, пустых секретов,
Давно пора было избавляться.
Лети, витальная птичка, одна и вторая, начинай кружиться,
Голодным клювом тихонько клацай,
От земли отрывая джинсы,
Отталкиваясь каблуками.
***(Наиле)
…а знаешь, поразительно: вчера
мне рассказали сплетню — вот представь:
идет по нашей северной столице
одна пиитка… даже пиитесса,
ну, ты ее не знаешь, подающий
надежды голос, индивидуальность,
такое солнце, все ее так любят —
так вот, мне рассказали: вот представь:
идет она по северной столице
и что-то ест, проходит Катькин садик
и что-то ест из мятого пакета,
из белой шелушащейся бумаги,
и что-то ест такое — вот представь:
всё круглое, и запах как от мяса
перченого, и ветер вырывает
из белой шелушащейся бумаги
кусочки то капусты, то салата,
и то капуста, то салат ложатся
за пиитессой — вроде как дорожка,
застеленная ветром и салатом,
нет, ты представь — ну кто бы мог подумать,
что поэтессе нравятся бигмаки!
и этот факт она от всех скрывает.
Идет и ест — одна, совсем одна,
Прохожие не в счет, они не знают,
Что — пиитесса, подающий голос,
И солнце, и салат, и Катькин садик…
В наш век, до нас начавшийся задолго,
Настолько за-, что пафос неуместен, —
Поэты сразу и во всем признались,
Доковырялись до глубин сознанья
И голые стоят в осеннем парке,
Беседуя о судьбах слов и звуков,
Как будто им не холодно без маек
И радостно без прочей спецодежды
(нет, больше я не буду про поэтов,
они ведь тоже люди, им же тоже
так хочется иметь такое слово,
которое внутри рождает волны
стыда и прихотливого желанья,
они и так и этак, как игрушку,
в ручонках крутят-вертят это слово,
но к жизни приспособить не умеют,
а если и умеют, то боятся,
что очень уж попсово получилось —
да, у меня, ты верно догадалась,
такое слово — жизнь, и нефиг ржать,
ничем не хуже, чем твои бигмаки) —
Мне просто удивительно, что кто-то —
Ну пиитесса, но причем тут это —
Стыдится про бигмаки, так стыдится,
Что даже никому не рассказала,
А ест их из пакета в одиночку,
Чтобы никто не дAй бог не увидел,
Я так привыкла, что секрет пиита
Всегда равно секрет полишинеля
Плюс парочка подробностей для смаку.
(Стихотворенье выросло в поэмку,
хоть набрано всего десятым кеглем,
но вот уже и новая страница…
Причуды метатекста объяснимы
постмодернистским отблеском салата
на плитке вдоль художников на Невском.
Я видела сегодня: он валялся,
себе валялся очень неподвижно,
как будто ветер кончился в столице…)
Она стыдится рыжего бигмака
Как минимум не меньше, чем открытой
Скандально-депрессивной личной жизни,
Пустых порнографических романов,
Обиженных людей и эпигонства,
Когда оно (бывает и такое)
Ей не дает писать как Анашевич,
Ей затыкает рот, и всплески дара
Всплывают еженощно в ливжурнале…
Перед таким секретом всё бессильно:
Правдивый глас психолога о том, что
Ну незачем стыдиться восприятий,
Таких же имманентных и прекрасных,
Как форма пальцев или мамин почерк,
Что следует стыдиться лишь поступков —
Своих, или поступков тех, кто дорог,
Или пускай чужого человека
На транспорте, в квартире на десятом,
Когда-то в детстве или в КВНе…
Мне на живом примере пиитессы
Понятно, что в процессе, при котором
Культура деформирует мораль,
Всегда в живых останется культура.
Но мне другое важно и доводит
До слез, как ни подумаю: представь —
Она на самом деле ТАК стыдится,
Что искренность и тайна несомненны,
А я привыкла, что секрет пиита…
Вот я живу, стыдясь совсем другого,
Не делаю секрета из макнаггетс,
Не делаю секретов, потому что
Мне нужно, чтобы сильно застыдиться,
Секрет себе придумать — а она
Не так, не напридумывала тайны,
И не наприспособливала к жизни,
А так идет и ест, чтобы не выдать
Того, что ей на голову свалилось
В обличье персональных восприятий,
И это вызывает восхищенье
Реальностью, и цельностью, и силой
Вот этой самой хрупкой пиитессы.
Пускай я дура, я сентиментальна —
Пускай и про бигмаки всё неправда —
Пускай она сама мне рассказала —
Но я еще способна удивляться,
Хотя уже способна не стыдиться,
Узнав очередной секрет пиита,
Касающийся вовсе не бигмаков,
А чьей-нибудь поломанной хребтины.
Мне завидно, что из ее бигмака
По ветру разлетается салат.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney