СООБЩЕСТВО

СПИСОК АВТОРОВ

Юлия Стениловская

Вера

04-04-2005





...а ночью ко мне пришёл Господь. Самый обыкновенный такой Господь, обычно так пришёл. На краешек кровати присел, вздохнул тяжело так, по голове погладил и говорит:
- Вера-Вера, что ж ты, Вера делаешь?
А я испугалась, испугалась:
- Что я делаю? - говорю.
- Вера-Вера, дура ты, Вера, - Господь говорит.
- Ой! - я говорю - А что мне делать-то, Господи?
А Господь своё:
- Ох, Вера, посмотришь на тебя и плакать хочется. И плачу. И ангелы мои плачут, и праведники, и звери невиданные райские слёзы льют.
Посмотрела я на себя, посмотрела и заплакала. И пошла пошла вода, и не стало ни земли, ни неба. И не стало. Лишь вода-вода. Солёная-солёная. И хлоркой пахнет. И не стало...

А утром я подумала, что читала в какой-то книжке такое. А что - не помнила. И сон вот тоже. Баба Глаша приходила вот. И Ванечка маленький приходил. И Катенька приходит. А чтобы сам Господь - такого не было ещё. Но сон же - чего только во сне не бывает.

Я решила успокоиться надо, чаю выпила зелёного, в серой пачке взяла заварила, сахару две ложки. Таблетку выпила. Потом газ надо выключить. И свет потом. Выключила.
Собралась, пошла. Дверь закрыть ключ не потерять. Я ключ всегда боюсь потерять. Я в бассейн пошла. Надо идти.
На улице уже весна начиналась, холодно, грязно. Я в куртку куталась, куталась, забыла, руки замёрзли, перчатки забыла. Спать хочу. Бассейн недалеко, хорошо, бассейн недалеко. Времени ещё много, я на лёд глядела по дороге. Спать, хорошо. Хорошо, лёд, лёд, лёд... Забыла что.

Бассейн стоял большой, круглый, тепло внутри, хороший бассейн. Я прошла, разделась и застыла.
- Вера Андреевна! До урока пять минут. Приходить надо как минимум за пятнадцать. Я надеюсь, вы не забыли, что будет на следующей неделе?
Я совсем застыла, сжалась, глаза закрыла, побежала вниз по лестнице, прямо в подвал, там трубы, трубы, гудит всё, кричит, она следом, Олимпиада Львовна, кричит, гудит тоже...
- И не делайте такое лицо пожалуйста! Я прошу не бог весть о чём, предъявляю вполне разумные требования. У Вас городские соревнования на следующей неделе, а Глущенко, это не намёк, это констатация факта, требует пристального внимания.
Я открыла глаза, закивала головой, голова вверх-вниз, вверх-вниз, вверх вниз, при чём констатация факта? Улыбнулась. Я.
- Ну хорошо, не буду Вас задерживать. Попрошу не опаздывать в следующий раз. Хотя бы на урок восьмого “Г”. Ваши личные проблемы - это Ваши личные проблемы, не забывайте об этом.
Пошла по коридору.

Я пошла в раздевалку. Встала под душ. Вода. Вода это хорошо. Дети балуются у бортика, ручки, ножки бледные, губы синие. Сегодня будем изучать баттерфляй. Глущенко не забыть, по десятой дорожке, пусть плавает. Я захожу в воду. Пахнет хлоркой. В воде свободно. Свобода пахнет хлоркой. Я спохватываюсь, показываю. Кажется, что руки двигаются очень медленно. Это кажется. Дети в очках похожи на больших стрекоз. Большие стрекозы с разноцветными головами барахтаются в воде. Мне надо учить. Я учу. Чужой звонкий голос мечется между кафельными бортиками.

В двенадцать часов я иду обедать. Мимо проходят две кассирши, смотрят на меня, шепчутся. Я останавливаюсь за углом, слушаю.
- А она вообще, ну представляешь, ну совсем, и всё тебе...
Я замираю. Нет, не про меня наверное. Они не могут знать, не могут. Я собираюсь с силами и отрываю себя от стены. А вдруг они заметили? Таблетка уже не действует. Мне страшно.
В буфете сонная Лина, пицца и хот-доги. Я долго думаю, потом беру пиццу и хот-дог. И чай. На скатерти пятно от горчицы.

Дома я раздеваюсь догола и рассматриваю в зеркале своё тело. Худенькое, бледное, длинное. Я поворачиваюсь боком и выпячиваю живот. Живот болит. Я расслабляюсь, рассматриваю внимательно. Три месяца. Что- нибудь бывает видно? Почему живот тогда болит? Дребезжание. Я начинаю метаться, быстро одеваюсь...

Пришла баба Глаша.
У бабы Глаши большое тело и фланелевый халат в страшных филоетово-малиновых цветах. Наверное она живёт в моём подъезде. Но я её не помню. Я шепчу:
- Баба Глаша, у меня живот.
Баба Глаша смотрит на меня удивлённо, как будто спохватывается, берёт ведро, швабру, начинает мыть пол.
- Конешно, живот, а ты што хотела, у всех живот, девка.
Я молчу. Потом говорю:
- А вы никому не скажете?
Баба Глаша смотрит на меня серыми глазами, серыми глазами, возит серой тряпкой.
- Никому не скажу, деточка, не волнуйся, ложись отдохни.
Я верю. Баба Глаша не скажет. Она хорошая, очень хорошая. Шаркает тапками. Она никому про меня не сказала, знала какая я, а не сказала, сказала мне “выбрось, девка, из головы, ложись отдохни”.
Я отворачиваюсь. Баба Глаша поправляет на мне одеяло, вздыхает: “Ох, и куда вас, таких”. Уходит, закрывает за собой дверь.

- Да нормально всё. Что? Нет, приступы не повторялись. Работает, нормально. Не, проблем нет, она же добрая, детей любит. Что значит дура?! Дура не дура, не французскую философию же преподаёт. Ох, и вспоминать не хочется во что мне это училище обошлось. Там у вас листики уже распустились? Распустились... Картошку уже посадили? Хорошо. Посадишь мне грядочку салата? Маски из него очень хорошо. Да, привезу, разумеется. Ну всё, пока, целую всех. Не знаю, в середине июня, наверное. Постараюсь. Всё, пока.

Я стою за стенкой. Мама не знает. Ничего не знает. Ни про меня, ни про Господа, ни про живот. И не узнает никогда. Наверное, она думает что я нервная. И глупая. Очень глупая. На экзамене по русскому села за стол, а у меня голова застыла, и слюни потекли. А я так и сидела. Сказали от переутомления. И анемичная. А я не знала ничего. А мама наверное догадалась, что я не понимаю как буквы ставить. Догадалась, наверное, ничего не сказала. Мама хитрая. Я потом так три дня сидела. И всё время о буквах думала. Мама наверное много денег заплатила. Я не помню. Когда на меня начинают странно смотреть я говорю голова болит. И ем таблетку. Таблетка белая-белая.

Мама знает. Про господа и живот не знает, а про меня знает. Она тогда все бумажки порвала, и мы уехали. Совсем уехали, в другой город уехали, весна была. А бумажки потеряли, мама сказала: потеряли бумажки и всё. Бумажки новые дали - мама денег заплатила.

Я не сумасшедшая, просто болела много очень и нервная. Мама ругается. На всех ругается - на меня, на тётку, на других. Мама большая, умная и сильная. У неё не может быть сумасшедшей дочери. Я верю. Нужно только газ и дверь не забывать закрывать, сдачу в магазине брать, работать и улыбаться. Нужно всё правильно делать и всё будет хорошо. Если я что-нибудь неправильно делаю, я говорю голова болит. Таблетку ем.

У меня и подруга есть. Красивая и умная. Она меня любит. Мы ходим гулять, в кино ходим, в гости к кому-то. Ходим к кому-то в гости, только я не помню к кому. Я всё время что-то помню, а потом забываю. Никто не знает что я нервная. Потому что я книжек много читаю и их помню. И улыбаюсь. Я милая. И тихая. Никто не знает, что я не умею в сберкассу ходить и всё забываю. Потому что никто друг-друга не любит. А я люблю всех. Я сижу, слушаю и улыбаюсь. И книжки иногда рассказываю. В книжках буквы друг за другом стоят, уже по порядку, всегда правильно. Все говорят, что со мной приятно общаться. Я знаю. Мне подруга говорила. Катенька. Я верю. Теперь всё ещё лучше будет.

Я из бассейна ушла давно, всё боялась, что живот видно. А мама сказала соседке тёте Вале, что детей сейчас могут хотеть только сумасшедшие. А я не сумасшедшая. Просто таблетки пить перестала, в унитаз выкидываю. Вредно таблетки, говорят. Теперь мне нужно быть совсем осторожной. Я без таблеток совсем нервная. Я сторожем пошла работать в ателье. Сижу ночью и боюсь, что кто-нибудь придёт. И не сплю. Сижу и пошевелиться не могу от страха всю ночь. На столе сижу, а ноги на стул - мышей тоже очень боюсь. А мне сказали что мышей там нет, только крысы иногда, но крыс я тоже боюсь. Начальник пришёл однажды, похвалил что не сплю, а что на столе сижу не похвалил. Пальцем у виска покрутил.

Я снова сплю. Когда сплю, ко мне Ванечка приходит, ма-аленький. Мама, мама, говорит. Я с ним не спорю. Пусть думает что я его мама. Его мама когда-то с нами в одном подъезде жила. Когда мы ещё не уехали. Он родился, а никто не знал, она живот тоже перетягивала. Она его в помойку выбросила. Мальчишки нашли и нам показывали. Он совсем уродцем родился, умер потом, в помойке. Я сказала маме, она что, его выбросила, потому что он неправильный? Мама сказала, что она сумасшедшая, её в тюрьму посадили. Я не сумасшедшая, я никого выкидывать не буду, меня в тюрьму не посадят. А Ванечка мне снился всё время.
Это я сама его Ванечкой назвала, потом, а сначала плакала, когда он мне снился - синий, кривой, голова огромная. Плакала и просыпалась, кричала. Мама мне таблетки давала. А потом он вырос, я его купала, пеленала, песенки ему пела, назвала Ванечкой. Теперь я ему книжки читаю, когда он мне снится, он мне уже давно мёртвым не снится, живым снится, я его вылечила, он совсем здоровый стал. А если мёртвым снится, то я ему просто песенки пою. Не плачу, не кричу уже - вдруг он испугается если оживёт? Сон же, чего во сне не бывает.

Я гуляю. Я в книжке читала – мне теперь гулять надо много.
На скамейке сидит тощий дед в грязной ушанке. Бормочет что-то себе под нос, машет руками. Рядом стоит кривая палка. Наверное он сумасшедший. Я зачем-то сажусь рядом. Мне очень страшно и одиноко. Почему-то думаю - может он меня убьёт. Вдруг дед поворачивается ко мне. У него лицо как мятая обёрточная бумага и заросшие кожей водянистые глаза. От деда приторно пахнет мёртвыми курами и безумием. Он наклоняет голову набок, округляет глаза. Голова трясётся. Большая нелепая мёртвая птица. Дед хватает меня за рукав и начинает хрипеть.
- Пенсию-то снова не принесли, а раньше и этого-то не было ни хрена.... - отворачивается, замолкает. Я думаю что он заснул, пытаюсь вырвать рукав и уйти. Дед дёргается:
- Ну а потом всякое случаться стало. Вот как он-сам пришёл...
Дед наклоняется ко мне. Я улыбаюсь. Дед шепчет:
- Сталин...
Я улыбаюсь. Дед отшатывается и продолжает хрипеть:
- А ноне-то житья не стало, расплодились всякие упыри, вздохнуть не можно...
Дед весь красный и трясётся.
- Всякие, жиды, москали, фрицы да цыгане, у-уххх....
Дед заходится в кашле. Я наклоняюсь и шепчу:
- Не бойтесь, я никому не скажу, я тоже сумасшедшая.
Дед вскидывается, отпускает мой рукав, грозит палкой:
- У-у, блядь, жидовка!
Я вскакиваю со скамейки. Ухожу. Дед орёт мне вслед:
- Я всё знаю, я всё куда надо доложу, не уйдёшь, падла, КГБ тебя и в гробу достанет, жидовка, офицерская подстилка. Я всё помню, беги, беги, сука, далеко не убежишь!
Я бегу, мне страшно. Я плачу.
Я всегда плакала. И в садик не ходила, плакала всё время, мама меня к бабушке отправила. И в школе плакала. Все смеялись, щипали. Любовиванна подходила, брала за плечо, говорила у тебя всё в порядке? Я говорила голова болит. Любовьиванна говорила иди домой, отходила.

Без воды плохо. В воде хорошо всегда было, свободно. Я покупаю отбеливатель, нюхаю немножко, закрываю глаза, представляю что я в воде. Ложусь на спину, развожу руками, плаваю. На солнце хорошо. Я теперь хожу гулять и валяюсь на солнце. Хорошо что люди друг-друга не любят. Если бы все друг-друга любили, то искали бы меня, останавливались бы, наклонялись, спрашивали - как дела, как себя чувствуете, у вас всё в порядке? Что бы я тогда делала? Я бы тогда не могла прятаться. Пока люди друг-друга не любят у меня всё будет хорошо. У меня будет свобода. Люди злые, и любят они очень больно, двигайся, сука, говорят, много ещё чего говорят. И всё больно. Хорошо что меня больше никто не любит. Наверное, я счастливая. Я лежу на траве, спряталась, солнце... Знаете, как пахнет солнце? Щекотно пахнет, в носу щекотно. Я чихаю. Нюхаю носовой платок, в отбеливателе постирала, нюхаю. Развожу руками, плаваю. Живот болит.

В животе тяжело – тяжело. Кто-то там пинается. А вдруг он тоже меня не любит? Вот он пусть лучше любит, я от него не хочу прятаться. Он выйдет и станет огромный, и злой станет. А сначала он маленький будет, будем вместе валяться, песенки петь будем. Я же не сумасшедшая – я всё знаю что будет. Плохо будет. Всегда плохо бывает. А хорошо тоже будет.

Я лежу на кровати. Мне страшно – скоро мама приедет, говорить будет. Когда-нибудь я стану совсем свободная. И бояться ничего не буду, и плакать не буду, и забывать ничего не буду. Мне вот сам Господь снился, а что говорил - не помню. Мне ещё часто снится, что я ныряю в солнце. Как обычно, с вышки или просто с бортика, но навсегда. Только это во сне. В солнце нельзя нырять, оно всё из огня, сгорю вся, а навсегда если нырнуть, то утонешь и станешь утопленником. Они страшные, синие. Мне недавно показалось, что я под столом сижу. Зашла в комнату, а я под столом сижу, только синяя, страшная и глаза горят. Это называется галлюцинация. Это потому, что таблеток давно не ела, выкидывала. И всякое вообще было. Я с тех пор хожу и говорю себе всё. Это дверь говорю, это лестница, это перила, это снова дверь, это улица, осторожно, налево посмотреть, направо посмотреть. И так всё говорю. А чтобы право и лево не путать сначала колечко носила, плохо, руки опухают, и боялась всё время что во сне переодену и запутаюсь. Тогда руку себе порезала, взяла, порезала ножницами долго кромсала. Шрам остался. Уродливый. Больно очень было, запомнила - левая.

А он меня не любил. Немножко только любил, долго, полчаса наверное, больно было, но так, не очень, обидно больше. Я не дура, я знаю что потом бывает, а ничего не сделала, а у него спросила, он говорил не ссы, обойдётся. И потом ничего не сделала, ушла из бассейна, и к нему не пошла, я знаю что после бывает, после этого женятся или ругаются. А я ни жениться ни ругаться не хочу, нервная очень, таблетки пить перестала, очень нервная. А если мама узнает, скажу что я сумасшедшая, ничего не знаю. Пусть ругается. Мама хорошая. Пусть ругается. Ей можно. Когда я ушла из бассейна ругалась, говорила столько стараний. Пусть ругается. Она уехала. У меня есть мама, у меня есть мам, я помню, я не сумасшедшая, но она уехала. Лето ведь.

Мне снится детство. Мы снова живём у моря в маленьком белом домике. Мама молодая и смеётся всё время. Мы покупаем пушистые персики и тяжёлые дыни. Я плаваю в море. Если под водой открывать глаза, то видно камешки на дне. И рыбки бычки плавают. Смешно – рыбки, а бычки. Живот болит. Я просыпаюсь. Снова засыпаю. Мне снится, что комната сжимается и выталкивает меня. Я вываливаюсь из сна. Говорю себе – вот коридор, вот телефон, вот номер на бумажечке…

………

Я просыпаюсь. Пахнет больницей. Я в палате. Я, наверное, всегда была здесь. Я совсем не худенькая. Я боюсь воды. Голова трещит, сжимается, стальной обруч. Наверное от него у меня маленький лоб и большие щёки. Я смотрю сны, смотрю цифру семь, намалёванную на перекладине кровати зелёной краской, и на потолок. На потолке солнце.

Я сумасшедшая. Я смотрю сны, а потом не помню в котором из них просыпаюсь. Я ничего не помню, всё забываю. У меня большой обвислый живот. И большие руки. Я боюсь мужчин. Они грубые ходят в зелёных рубахах и брюках и ругаются матом. Больно делают. Ругаются. Кроме - помню очень волосатые руки, карий глаз и фамилию “Доктор Ивычев” - не грубый. Женщины тоже грубые. Кроме Полины. Голубые глаза во все очки. Я снова ничего не помню. Мне пусто, мне ужасно пусто. Мне больно. Я закрываю глаза и тихо вою.

В коридоре шаги. Открывается дверь. Сестра разговаривает с кем-то. Слышится плач. Мне становится хорошо-хорошо-больно в груди. У меня большая грудь. Я вспоминаю. Сестра подходит к кровати и кладёт рядом со мной сладко пахнущий солнцем кокон. Наклоняется. Страшное, растянутое лицо заслоняет свет. На бело-голубоватом лице шевелятся каштановые выщипанные ниточки бровей и сухие морковные губы. Листопад.
- А вот и семёрочка проснулась. Приподнимайтесь, мамочка, приподнимайтесь. Вашей семёрочке кушать пора.

Маленький сморщенный старичок смотрит сквозь меня из кокона и кряхтит. Я сую ему текущую густым, жёлтым первым молоком грудь. Я делаю чудовищное усилие и скалюсь в ответ на гримасу медсестры. Сморщенный старичок закрывает глаза и чмокает. Я закрываю глаза, встаю на бортик и ныряю вниз головой в этот звук. По спине бежит холодок. Я спряталась. Из живота поднимается тёплая волна, накрывает меня с головой. Я тихо смеюсь. В палате пахнет хлоркой и солнцем.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah




πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney