СООБЩЕСТВО
СПИСОК АВТОРОВБорис Херсонский
Войнушки
09-05-2009
Иллюстрация - Ю. Пименов. "Инвалиды войны" 1926 г.
ВОЙНУШКИ
* * *
На убитом враге
на одной ноге
стоит дебил-ветеран.
Его голова
торчит, чуть жива,
а член скончался от ран.
Божье имя, поди,
из пустой груди
давно улетело, как вран.
Приветик, Оська! Глядь, впереди
клубится густой туман.
Друг, позарез четвертак, хоть роди!
Шарман, придержи карман!
В глубине двора
войнушки-игра,
калечит себя детвора.
Васька, гребаный в грот,
жует бутерброд,
на нем пузырится икра.
С надеждой глядит советский народ
на острие топора.
Есть еще время идти вперед
и силы кричать «Ура!».
* * *
Хорошо быть героем страны, проигравшей войну,
чье мужество оценили полководцы врага.
Падаль! Ногу к ноге! Смирно стоять! А ну
шевельнись! Штык под ребро — и вся недолга.
Хорошо, когда тебя выставят в первый ряд
колонны пленных и, среди праздничных толп,
не снимая мундира и боевых наград,
поведут на плац, где стоит триумфальный столп.
Твое знамя швырнут к ногам языческого царька
с узкоглазым плоским лицом, какое до сей поры
ты видел лишь в детстве — у ручного хорька
с рыжей короткой шерсткой, слипшейся от жары.
Хорошо, когда, руки связав и нахлестывая бичом,
тебя потащат по лестнице на дощатый помост.
Там-то ты познакомишься со своим палачом —
эфиопом, торчащим как узловатый нарост.
Он проворно накинет тебе на шею прочную нить,
и ты задохнешься в улыбке, как будто рад.
Он спустится вниз и скажет: «Можно похоронить!»
И тотчас по звуку трубы начнется военный парад.
* * *
М. Г.
Не лягу спать в одном шатре
с тобой, Юдифь. Мои войска
(мечи в руках — в глазах тоска)
построились в каре.
Плевать. Я заведу в квадрат
твою страну, ее жильцов,
прах прадедов, тела отцов,
ошметки плоти — всех подряд,
мочащихся к стене,
я завлеку к себе в шатер
всю чистоту твоих сестер:
теперь она в цене.
Пускай растут в утробах их
мои солдаты. Пусть в живых
останутся они.
Пускай издохнут в родовых
мученьях матери. Взгляни —
их нет. Разрой своим мечом
песок. Не думай ни о чем.
Ложись со мной. Усни.
Но молча в раме золотой
ты катишь по траве пятой
подобие мяча,
лицом к толпе, склоняясь вбок,
под тканью выпятив лобок
и груди. Солнце из-за туч
шлет утренний багровый луч
на лезвие меча.
***
Под окном на площади собирается рать.
Над шлемами копья. Червленые, глядь, щиты.
В этой стране больше нечего собирать.
Встанем плечом к плечу на защиту тщеты.
Не ступит нога врага, рука его коротка,
На глазу у него бельмо –
зря глядится в трюмо.
Зубы выпали у него до одного. Пока
мы стоим столбом,
бьемся о стенку лбом.
Истребители наши – ангелы, стригущие небеса.
Нет сильнее нашего идола, творящего чудеса.
Нет прекрасней вымерших рек и вырубленных лесов,
Никто не откроет врат, запертых на засов.
Не все, что течет по усам, попадает в рот.
Не всякий, носом роющий землю – крот.
Не все людье, что сдвигает плечо к плечу.
Лучше выпей друг. Не бойся. Я заплачу.
* * *
Пророк говорит: «Так говорит Господь!»
Судья говорит: «Так говорит закон!»
Так говорят судья и пророк, хоть
Господь и закон в это лето молчат.
Выцвело небо. Вынесли на балкон
цинковое корыто, в котором купали внучат.
Стоит корыто, другим накрыто — цинковый гроб.
Благородный афганский народ победит в борьбе.
Анекдот. «Здесь живет Петя, мать его еб?» —
«Я его мать!» — «Блядь, так мне ж не к тебе
надо, мать твою еб!» — «Мама, к тебе пришли!»
Сынок, тебя призовут, сынок, погоди!
Слишком жарко для водки. Гитара бренчит вдали.
Подонки ходят туда. А ты туда не ходи.
Не отпускай свою память гулять во дворе,
где ходят старик в трусах и женщина в бигуди.
Не пей, сынок, больше не пей, не стой на жаре.
А где же еще стоять с наколкою на груди:
орел, распластавши крылья, несет змею.
На столе помидоры, губчатый хлеб ржаной.
Чумазый мальчишка прячет в кулачке за спиной
серебряную монетку — юность мою.
***
Марш-бросок.
Кровь уходит в песок.
Задержи дыхание на часок.
Марш – бегом!
Полуоборот – кругом!
Не церемонься с врагом.
Штыком в мешок
вглубь на вершок:
болевой шок.
Катится голова,
выкрикивает слова:
Здравствуйте, това —
рищи – ищи – свищи
дом, печь, жирные щи,
на первый второй рассчи –
тайсь! Первый-второй, тела
откликаются: Здравия жела-
ем! Погон золотой блестит,
дьячок над гробом псалмы частит,
Бог не выдаст и не простит.
* * *
Просто бежать в толпе. Запрокинув лик,
подавившись криком, выдавливая крик.
Просто дышать в толпе, под звуки сирен,
все равно куда — на палубу судна, давшего крен,
просто лежать в толпе, дышать без оглядки, хрен
знает куда — в порт — чемоданы, узлы, платки,
плывущие на поверхности ревущей людской реки.
Бежать рядом с бабой, младенца к груди,
полный вперед, понимая, что худшее — впереди.
Дышать в толпе, тебя уже не найдут, и сам
никого уже, лица направлены к небесам.
Расширенные зрачки. Крик, застрявший во рту.
У причала кренится набок железный ковчег.
Завтра газеты напишут о давке в порту.
Погибло около ста сорока человек.
* * *
По наклонной улочке, сверху вниз, придерживая шаги,
чтоб не разогнаться, — потом не остановишься, этот спуск
называли военным. Наверное, здесь враги
сидели в засаде. Их всех убили, и пусть,
по заслугам и честь, они не жалели бы нас,
они не желали бы нас, потом тела унесли,
построили мирную жизнь, которая, накренясь,
стоит над теми, кого победители не спасли.
Победитель обычно спасает девочку. На одной
руке он держит ее, юбчонка короткая, заголилось бедро.
Девочка встанет на ноги вместе со всей страной.
Подрастет. Будет та еще блядь. Чует мое нутро.
И еще ей будет дано: к многозвездной груди вождя
прижмется пухлым лицом, букетом закроет щеку
старика, изрытую оспой, и, с трибуны сходя,
почувствует всей спиной, что понравилась старику.
По телику — «вести с полей», дорожает житье-бытье,
коммунизм стоит на пороге. А девочка — где она?
Идет с кошелкой, забыв, что родина помнит ее,
маленькую плейбойницу, и худшие времена.
Идет по наклонной улочке, сверху вниз, тормозя,
чтоб не разогнаться, потому что известно — потом
хрен остановишься. Нам ударить лицом нельзя.
Все же мы победили. Что же, спасибо на том.
***
Ты умеешь прыгать на одной ноге,
толкая биту из квадрата в квадрат?
Жизнь – монетка, запеченная в пироге.
Зуб сломаешь, но будешь рад.
Красный галстук – к борьбе готов
за вечное торжество идей.
Хорошо, что во дворе настоящих котов
больше, чем настоящих людей.
У настоящих людей – культя,
а то и две. Поперек груди -
аккордеон – «Спи моё дитя,
душу, гнида, не береди!»
Коляска с моторчиком. Три колеса.
Руль направляют одной рукой.
Сияют хрустальные небеса:
на хрена им нужен – такой.
На одной ноге попрыгай, пацан,
вторую в коленке согнул – вперед!
Представь, что ты алкаш-капитан,
сложивший ногу за весь народ.
За весь народ, за одесский двор,
в гимнастерке сидишь без погон,
в коляске, тянешь аккордеон,
поешь не в лад, и самогон
затуманил твой детский взор.
* * *
Я видел военный пейзаж с балкона, на самом краю
незаметного городка в предгорье, в упрямом краю,
подавившись которым насмерть,
страна, как это ни странно,
полвека стояла в строю.
Под балконом был маленький двор, зеленый забор,
еврейские голоса, всегда звучавшие как укор,
скамейка, жуки в траве и прочий разнообразный вздор.
Непонятно, как этот мир поделили между собой
австрийцы, евреи, гуцулы. Ангел-воитель с трубой
над каждою головой распевал про последний бой.
Здесь часто случалась война. Но не на моем веку.
Мальчишкой я завидовал одноногому старику
с медалью за оборону, служившему раньше в полку
Игореве, вроде его ждала на городской стене
еще одна Ярославна, ему на огромном пне
Кончак-Колчак ампутировал ногу. Было жаль, что не мне.
Я бы тоже стоял среди пьяни, опираясь на костыли,
наигрывал на баяне, подбирал бы монетки в пыли,
накурился бы всякой дряни, видел бы смерть вдали.
Приближаясь к ней, помутился бы я умом,
кричал бы на весь переулок: «Я вернусь невредим!
Стой, кучевое облако, над округлым холмом!
Стой, холм, как вкопан, под белым облаком кучевым!
Стой, солнце, над полем битвы, покуда не победим!»
Войнушки-2
* * *
Во время праздников мужчины стреляют в воздух –
кто из автоматов, кто из кремневых ружей,
оружие есть у всех, так или иначе.
Иногда при этом случайно сбивают
вертолет страны, которая здесь пытается навести порядок
в течение двух столетий, но безуспешно.
Тогда прилетает другой вертолет и бомбит деревню.
На другой день люди хоронят погибших.
Но на похоронах там тоже стреляют в воздух,
ничего не поделать, таков обычай.
И опять сбивают вертолет или истребитель,
и опять бомбежка, все это в газетах
ошибочно называют войной. Просто местные люди
празднуют свадьбу, рождение сына,
или оплакивают утрату.
А на войне мужчины стреляют друг в друга,
и тогда над ними можно пролетать безопасно,
радуясь воцарившемуся порядку.
* * *
Едут танки по черному полю,
стреляют, ищут мальчика Колю.
Коля в окопе сидит с автоматом,
весь дрожит, ругается матом.
В черном небе летит эскадрилья
тяжелые бомбы, стальные крылья.
Коля в окопе вымок до нитки
ни гранаты нет, ни зенитки.
Ни дома, ни Родины, ни приказа,
ни добрых слов, ни дурного глаза,
ни красной дéвицы, ни гармошки,
ни дна, ни покрышки, ни мышки, ни мошки,
ни в ситцах нет, ни в окне, ни невеста,
страшное время, гиблое место.
Но есть у Коли ангел-хранитель,
бородатый Никола-святитель,
на святителе -- офицерский китель.
Стоит, ладонь приложил к фуражке:
Спасе, вспомни о Коле-бедняжке.
А Спас все сидит на златом престоле,
царствует, помнит о мальчике Коле.
Будет Коля жив, без ноги, да с медалью,
будет пить в подвале со всякой швалью,
будет пить-гулять, наливать соседу,
будет песни петь про войну-победу.
* * *
Стой! Кто идет! Стой! А то
буду стрелять! Стой!
Звать меня Никак. Я – Никто.
Иду в никуда. Свой.
Сам ты кто, часовой?
Ты неподвижен. Стоишь один,
вздрагиваешь на каждый звук.
Часовой не стреляет. Но карабин
не выпускает из рук.
Сам не знаю зачем, но, видишь, стою.
Прицелюсь, курок спущу.
Стой, Никто! Я тебя убью
и век себя не прощу.
* * *
когда все уже кончено
искалечившие друг друга
долго спорят у кого культя короче
язва глубже припадки продолжительнее
просят подтверждения у живых и здоровых
проходящих мимо более или менее равнодушно
скажите ему скажите ему ведь правда
врет с три короба хоть вы скажите ему
кто говорит одно кто другое кто бросает монетку
оплачивая безопасное продвижение
в лучшее будущее
царствие небесное
тихое и безмолвное житие
во всяком благочестии и чистоте
когда все уже сделано бездействие
когда все уже сказано безмолвие
когда все уже кончено
что тогда
* * *
городок процентов на двадцать состоит из руин
население из убитых процентов на десять подсчет
занимает годы вечером граждане как один
выбираются в парк посмотреть как вечность течет
славное зрелище лучше страшнее чем вид с колеса
обозрения в высшей точке чувствуешь как сосет
под ложечкой видишь как отверстые каменные небеса
пересекают по диагонали несколько сот
ангелов воинов сияют крылья обнажены мечи
вечность после разлива возвращается в берега
оставляя такое что господи не учи
как пережить потери сосчитаешь и вся недолга
* * *
Расслабься, солдат, закрути флягу плотней,
потряси над ухом, услышь, как отрава булькает в ней.
Старайся дышать реже, глубже, ровней.
Ты совершенно спокоен, твоя рука
надежна, тепла, тяжела, крепка.
Имя твое переживет века.
Ты совершенно невинен. Твоя вина
растворена во фляге дурного вина.
Сколько ни пей, все равно не увидишь дна.
Тебе очень хочется спать. Веки твои тяжелы.
Танки идут по улицам, срезая углы.
Руины торчком торчат из отравленной мглы.
Тебя ничто не тревожит, не беспокоит. Опять
время остановилось, теперь повернуло вспять.
Тебе-то какое дело? Смирно стоять.
* * *
Оловянных солдатиков, раскрашенных от руки,
продают на Соборке. Белые парики,
камзолы зеленые, красные воротники,
треугольные шляпы. Германия, ближе к концу
восемнадцатого столетия. Герою и подлецу,
отлитым из олова, облаченным в одну
нарядную форму, легче понять страну,
где граждане ходят строем, примкнув штыки,
и носят мундиры, раскрашенные от руки.
Продаются также пейзажи – море и корабли.
Небо затянуто. Волны вблизи, паруса – вдали.
Забивай заряд, зажигай фитиль и пали.
Флот противника загорелся. Разрастается вширь
пламя. Готовится уйти в монастырь
адмирал Ушаков. За волной набегает волна.
Адмирал увядает. На груди его ордена,
похожие на цветы. Лента наискосок
пересекает грудь. Время уходит в песок.
Рисуют также животных. Чаще белых котов
на зеленом фоне. В позе «всегда готов» --
юные пионеры пятидесятых годов.
Березка, рябина, любимый, навек родной,
край, погоди, выпьем еще по одной.
Напоследок, на посошок, пока тополиный пух
еще летит над Соборкой, и свет еще не потух,
а море шумит на картинах, и стоят на лотках
раскрашенные солдатики в мундирах и париках.
* * *
Не подходи, кому говорят!
Подошел. Люди, он подошел!
Чтоб ноги твои не ходили,
или пусть идут туда, откуда не выйдут!
А ну, попробуй тронь,
кому говорят,
попробуй тронь!
Тронул. Посмотрите на него,
тронул, чтоб отсохла твоя рука!
Ударь, только попробуй, блин,
попробуй, ударь!
Ну, посмотрите, он ударил меня,
чтоб ему гореть в аду!
Ударил меня, он больно ударил меня!
Ну, хочешь -- убей меня, дрянь,
чтоб тебя закопали, хочешь -- убей!
Он не хотел трогать, бить, убивать.
И все же -- тронул, ударил, убил.
* * *
Темнеет. Земля отдает накопленный жар.
В городе ничего, кроме порушенных стен.
По лиловому небу летит полосатый шар
в корзине стоит силиконовый манекен.
Жизнь -- форма существования синтетических тел.
Военная форма тем лучше, чем пуговицы блестят.
Строй противника краше тем, чем он поредел.
Вдовы прекрасны, поскольку в черном грустят.
Боится Петр -- завтра полтавский бой.
Над верхней губой дергается короткий ус.
Гетман целует флаг желтый и голубой,
Карл кричит с колокольни: «Сдавайся, рус!»
Москвой на французской ладони любуется Бонапарт,
слушает пение птиц, вспоминает Аустерлиц.
Перед обритым школьником -- стопка контурных карт.
Найди двести сорок отличий в очертаньях границ.
Из трех сражений, лежащих на одной прямой,
одно находится между двумя. Хорош военный парад!
Трепещут-пестрят знамена с золотой бахромой.
Пушки палят, шарик летит, птички парят.
* * *
стратегия принцип внезапности всех удиви
тактика выжженной благословенной земли
на пути к развеществлению желания подави
но жажду насилия утоли
будешь достоин желтой одежды в желтом дому
крути колесо сансары это легко до поры
и когда долина задохнется в дыму
стой столбом на вершине горы
если долго ждать за тобой пришлют аппарат
с номерами крыльями лестницей винтовой
если всматриваться увидишь как воспарят
над тобой уничтоженные тобой
Войнушки-3
***
Равноудаленные дирижабли молча висят
в темноте, по которой парой гуляют прожектора.
Внизу обнаженный мрамор разнообразит сад.
Стрижен кубиками кустарник. Давно пора
всем разойтись. Бомбить не летит никто,
но сирена поет, слушает тощий старик,
голову в плечи, подняв воротник пальто,
воздух в груди держа, в гортани сдавив крик.
Город тычет в небо шпили, кресты, флюгера.
Железный петух не проклевал ни одной дыры.
Раздвигаясь как ножки циркуля, гуляют прожектора.
Сирена поет. Никто не летит бомбить до поры
***
Рыцарь в панцире напоминает сияющего жука
в его наружном скелете, хитиновой скорлупе.
Город в крепости подобен улитке, пока
не выцарапали из раковины. Человек в толпе
не имеет подобья, поскольку не имеет себя:
вместо мычащего "ты", ревущее "мы",
расталкивая локтями, отхаркивая, сопя,
горюя, что виноваты, радуясь, что прощены,
мстя без зазренья потомкам за разоренье отцов,
не оставляя ни камня на камне, ни молитвы, в конце концов,
ни книги на книге, ни облачка, ни корабля на плаву,
ни прозренья во сне, ни сна наяву.
Двигатель в танке, как пес в конуре ворчит.
Губерт целится. Гонят оленя поджарые кобеля.
Шестиногий хитиновый рыцарь сияющий панцирь влачит,
наборными черными усиками шевеля.
Беженцы
1.
Беженцы, сгрудившиеся на привокзальной площади
в ожидании хоть какого-нибудь состава,
в направлении «хоть куда-нибудь, но поскорей».
Плоский купол делает огромный серый вокзал
похожим на византийский храм или мечеть,
не хватает креста или минаретов по углам.
Статуи рабочих, колхозников, солдат и матросов
пришлось бы убрать в любом случае.
Пришлые люди страшнее, чем прошлые годы.
Вот девушка, сидящая на огромном узле
смотрит в круглое зеркальце на то единственное,
что сохранилось от прежнего мира –
на свое собственное лицо.
2
Местные ходят кругами, смотрит на чужаков,
как на пластмассовых ящеров или рогатых жуков.
Ишь, понаехали на чужие хлеба и гроба,
тем, кто не нужен там, нечего делать тут.
Собирают корки-окурки в картонные короба.
Годы идут. Горбятся старцы. Дети растут.
Ишь, взгромоздились на чемоданы и на узлы,
Глядят в репродуктор на телеграфном столбе.
Местные люди добры. Пришлые люди злы.
Человек в себе страшнее, чем вещь в себе.
***
это тянутся к Богу ладошки синюшные из колыбели
это на проволоке и столбах лежит всей тяжестью виноградник
это облако всей невесомостью еле-еле
вдоль по лазури движется в повторениях многократых
познается главное бой барабана и посвист свирели
ничтожество маленькой жизни величие подвигов ратных
это солдат несет мешок набитый голодными псами
вместо бархатной девочки в подарок рыжему лису
даром что хвост у нас впереди мы и сами с усами
напомадили закрутили невесть куда собралися
а забрались еще дальше ангел с трубой и весами
говорит пришли приехали радуйся и веселися
потому что книжка сказок в затрепанном переплете
на котором белая самоходная печь а на ней емеля
ухват горшки поленья пыль на подводном ковре самолете
мы тоже жили в проруби подо льдом и выжить сумели
видели щуку с зубами и на высокой ноте
высвистывал рак и рыбы рабыни песенку пели
потому что идет солдат и из трубки дымок конопляный
греет мясистый нос мрачит безоружный разум
на боку сабля грабля похоть в душе окаянной
плещется смотрит наружу округлым багровым глазом
подмигнет зажмурится уxмыльнется гримасой пьяной
сосчитает до десяти и все окончится разом
***
Ходим-бродим. Повсюду жалуемся на них,
говорим - суетятся, не ведают, что творят,
вроде взрослые, а не оставишь одних,
вроде местные, а раскосые - все подряд.
Вроде честные - а палец в род не клади,
как говорят французы - шарман, придержи карман,
вроде совсем бессердечные, а что-то стучит в груди,
вроде тоска в глазах, а в сигаретке - дурман.
Вроде плотские, а смотришь, как сквозь стекло
на свое отражение плюс расхожий товар,
вроде продрогли насквозь, а весна и совсем тепло,
вроде всем - благодать,и яичница - Божий дар.
Вроде все тут лишние - мы, а они - вдвойне,
чужаки скуластые, камзолы, кучерявые парики.
Вроде хочешь мира - значит, готовься к войне,
но к войне никто не готовится, а мириться нам не с руки.
***
Жарко летом в степи.
Тяжесть плоских небес.
Солдаты идут в цепи,
ружья наперевес.
Стройно, штыком вперед.
Взгляд из-под козырька.
Идет - пропадет народ,
потеря невелика.
Идет напугать чужих,
жару дать немчуре.
Лучше б тебе, мужик,
сидеть на своем дворе.
Самокрутку крутить,
пускать над собой дымок,
жить – небо коптить.
А после бы занемог,
лег бы под образа
и – пятаки на глаза.
Пусть бабы заголосят.
Бабья слеза – роса.
В углу образа висят.
По образу Божью краса
сотворенна, во гроб
положена и лежит.
Выпуклый желтый лоб,
пламя свечи дрожит.
Вдоль по военной степи,
на хлебе и на воде.
В цепи зубы сцепи:
участь твоя – нигде.
.
***
Сотня бритых налысо подростков в загоне
под присмотром прапора носами сопят.
Скоро им отправка в общем вагоне,
а они уже пьяны с головы до пят.
И они не видят сбившихся в кучку
матерей и девушек, кое где - отцов,
ни на небе голубом - золотую тучку,
ни ангелов, что сверху глядят на молодцов.
Одесса-товарная. Обтянутая сеткой
квадратная площадка, напротив - пивбар.
Нижняя губа с прилипшей сигареткой.
Защитники отечества - расхожий товар.
Постоим за родину пулей и прикладом,
или бомбой ядерной, если уж война.
А то, что отечество дышит на ладан
и кончится до дембеля - в том не их вина.
Какие знамена приготовят для парада,
дадут ли профессию, научат ли уму?
Когда в письме напишут, что его отрада
живет с каким-то хреном в высоком терему?
***
Слух идет - война продолжается. В землянках сидят мужики
в ушанках и ватниках. По опушке гуляют лошадки.
Комиссар опасной бритвой "золинген" скребет с бугристой щеки
мшистый волосяной покров. Со взлетной площадки
поднимается знаменитый защитного цвета биплан
на крыльях красные звезды в брюхе фугасы
плюс прокламации, в них разъясняется про пятилетний план,
про решения пленума, про сдачу не отходя от кассы.
То-то враги удивятся, когда наденут очки и прочтут,
и представят доярку с ведром идущую к ферме утром,
как пожалеют они, что не смогут остаться тут,
спеть о В.Л. бессмертном и об И.С. премудром.
И, провожая биплан, будут долго кричать "ура!".
размахивать касками, шлемами, копьями и мечами.
Жаль, что быстро смеркается, и всем помирать пора,
и с непрвычки ощупывать крылышки за плечами.
***
Цветущая яблоня. Девочка сидит на траве.
Мать поодаль. Лагуна на заднем плане.
Белый кораблик. Белые платья. На голове
матери - шляпка с цветами. Летчик в аэроплане,
похожем на этажерку, приветственно машет рукой.
Кожаный шлем, очки, в зубах - дорогая сигара.
Он оставляет женщину и улетает к другой.
За что, несомненно, его ожидает небесная кара.
Но небо безоблачно, и снизу голубизна
воды и зелень травы, и едва различимы
два белых пятнышка - дочь и жена,
и для огорчений нет особой причины.
Вот пройдет полгода, начнется война на измор,
летчик будет с небес бросать разрушительные снаряды,
а женщины будут волосы расчесывать на пробор,
и перед зеркалом, слушая взрывы, менять наряды.
***
Смелость берет города,
сожмет в кулаке, потом,
отряхнет ладонью ладонь,
и дальше идет туда,
туда, не знаю куда,
где горы лежат пластом,
где вспять обратился поток,
а в сердце горит огонь.
Трубу подносит ко рту,
давит губу мундштуком
полковой музыкант.
Страна в военном цвету,
пора подвести черту.
Стоишь дурак-дураком.
на кителе – красный бант.
Эй, Синяя борода,
скажи по секрету, гад,
где ручки твоей жены?
Плачет юный Джихад,
слушая звон цитат.
Смелость берет города,
хоть ей они не нужны.
***
смуглые люди из ружей девятнадцатого столетья
палят по снижающимся вертолетам
так приходит цивилизация
так ее встречают
женщины в черном стоят и смотрят
просто стоят и смотрят
как будто им все равно
дети и птицы не боятся
ни гула моторов ни выстрелов
ящерка извиваясь ползет
вверх по вертикальной стене
единственной уцелевшей
по направлению к бабочке
складывающей и раздвигающей крылья
с механической точностью маятника
***
Черные листы толя на палках были знамена.
Мы, как умели, череп и кости на них рисовали мелом.
Шли навстречу друг другу, в кулачках зажимая камни,
война с камнями, вот как это у нас называлось.
Шли в две шеренги, останавливались, бросали
камни друг в друга, и с криками разбегались
в разные стороны, словно кто гнался за нами .
Это было не очень храбро, не очень красиво,
не очень умно, но это было, точно так же,
как и иные наши поступки.
Но что странно – за все это время никто ни разу
ни в кого не попал, видно, ангелы впрямь хранили,
ни черных знамен с черепами, ни камней не боялись,
смеялись, хлопали белыми крыльями, успевая камни
перехватить на лету, а ведь и вправду,
ни один из этих камней не упал на землю.
Но мы были слишком малы, чтобы этому удивиться.
***
Скучно гулять по проспекту, где проходили войска
победным маршем, не зацепив волоска
на голове Истории. Боже, какая тоска!
Портики, лестницы, статуи, выставившие мечи -
все похоже на декорации - здесь учи, не учи
роль - провал обеспечен, лучше молчи.
Хоть бы выпал снег - стало бы чуть светлей.
Подросток, не нюхавший пороху, нюхает клей.
Не жалеешь мать - себя пожалей.
Но себя-то как раз и не жалко, лучше пролить слезу
над героем мультфильма про козу-дерезу,
про рыбку со вспоротым брюхом, плавающую в тазу,
про чешуйки прилипшие к лезвию кухонного ножа,
про кошку летящую примерно с пятого этажа,
думающую: Что за день! Хорошо, хоть погода свежа.
***
Синий цыпленок, детские лапки задрав,
смиренно лежит на холодных железных весах.
Тот, кто резал его, был, вероятно, неправ.
Хоть человек, а не лучше волка в лесах.
По природе мужчина удоборасположен греху.
Оспины на щеках, рыльце в пуху,
кровь запеклась на усах.
Хороши и бабы - ну хоть на эту взгляни,
у нее на лобке надпись - надежду похорони,
всяк входящий сюда, а всяк выходящий - знай,
лучше б тебе не родиться вперед головой,
впрочем, вольному воля, спасенному - рай,
рожденному - голод, инстинкт половой,
казарма, нары, марш полковой,
горе - хлебни через край.
Вольная воля, горькое горе, криком кричи,
сам умирай, и детей своих научи,
при случае рядом церквушка, можно отпеть
Божья раба такого-то, гулкая медь
небольшого колокола, язычок свечи
лицо освещает снизу, нищенка в уголке,
крашенки-писанки, сладкие куличи,
роспись на потолке.
Книга - воском и кровью закапанные листы,
скороговорка чтеца, и не видно конца
дальней дороге, разросшиеся кусты
по краю оврага, воду не пить с лица,
ни, тем более, с лика. Тщеты, нищеты
хватит на всех, по маршруту базар-вокзал
грохочет трамвай, успокойся, все будет как Ты
задумал, но не сказал.
***
Серебристые, низкорослые деревца
диких, кривых маслин.
По лысой лужайке гуляет овца.
Над ней летит цепеллин.
В цепеллине пилот. На пилоте – шлем.
Из шлема торчат рога.
Мы поцелуи воздушные шлем
из воздуха в стан врага.
И воздух прозрачен, и вечер хорош,
а шерсть овечья бела.
И что-то пищат, не разберешь
что именно, перепела.
И вечер хорош, и Гретхен стройна,
а Ганс – настоящий герой.
Первая мировая война
гораздо лучше второй
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney