РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Ирина Крупина

Мычит и тает

23-04-2021 : редактор - Владимир Коркунов





I

Я не знал, что такое Новый год, я вообще ничего не знал, я просто пытался узнать, каково это — жить.

В тот Новый год я снял с себя крестик и закопал его в снегу. К утру снег растаял, но крестика не было. И меня больше — не было. Я шёл по слякоти, шёл к жизни, шёл куда-то.

Мамочка, жизнь когда-то должна начаться, настоящая жизнь, после того, что случилось до, а до — случилась подготовка. Я никогда не вернусь.

Да, мама, детство никогда не заканчивается, ты права, только оно закончилось. Я не знаю, когда. Может быть, когда закрыли мою воскресную школу, может быть, когда отца Михаила перевели в новый храм, может быть, когда бабушка упала прямо на молебне и ей вызвали скорую.

А может быть, его вообще не было. Детства этого. И всё это — мне приснилось.
А мне снилось. Снилось, как я пришёл на исповедь, а вместо отца Михаила я увидел матушку Елену. Отец Михаил вёл службу, выходил с двумя чашами. Я до сих пор не знаю, что это означает, но мне всегда казалось, что из второй чаши причащаются мёртвые. После службы, когда-то после.

Я подошёл к ней и пытался рассказать, что со мной происходило. Я не помню, сколько мне было: может, девять, может, двенадцать. Я мечтал запереть моих одноклассников в одной комнате и расстрелять их. Начать с самых тихих, тех, которые меня не обижали. Чтобы другие — те, которые называли меня бомжиком, которые смеялись над бабушкой, когда она ходила вся в чёрном после смерти дедушки, тряслись. Я хотел их всех убить, мне становилось хорошо, когда я представлял их трясущиеся губы, трясущиеся руки, распухшие глаза.

Я хочу покаяться.

А ещё я мечтал, чтобы сын Лены Валерьевны умер, чтобы больше всех она любила меня. Мы с ним сбегали после причастия к оврагу, и я готовился его однажды толкнуть. Но он сам упал, и меня всё равно никто не стал любить сильнее. После этого Лена Валерьевна исчезла.

И в этом я тоже хочу покаяться.

Я хочу, но я не могу. Я не мог об этом сказать. Я мычал. Я не мог выговорить слово. Она всё знала, она всё про меня знала. И я начал плакать.

Она обняла меня, и мне показалось, что я возвращаюсь в её живот, мне показалось, что я умираю и лечу куда-то туда.

Вот тогда я и узнал, что такое Бог. Тепло, которое растворят меня, сначала растворяются пальцы, я перестаю их видеть. Потом руки, ноги, потом живот, грудь. И всё это происходит мгновенно, всё исчезает. А дальше, наверное, ты не видишь себя, потому что перестаёшь существовать. Остаётся только теплота и свет.


I I

У нас была печка, и больше ничего не было. Мылись в тазике у печки. Бабушка мыла меня губкой, обычной губкой, которой моют посуду. Только чистой. Жарили сухарики, сушили варежки с кусками льда. Ноги сушили. В колючих шерстяных носках сидели рядом с печкой. Ели квашеную капусту и пюре с маслом. Пили травяной чай с кизиловым вареньем из розеток.

Так и жили. Когда оно закончилось — не ясно. Может быть, когда печку забили гипсокартоном.

Идёт бычок
качается
И всё у нас
случается
И доски не
кончаются
Пока они
лежат.

Мама, я тебя больше не слышу, пой громче.


I I I

Мы сидели в будке, обогреватель ломался, радио не ловило, Паша доставал несколько стеклянных банок с пластмассовыми синими крышками. Говорит, ему жена их кладёт на дежурство. Только нет у него никакой жены, она умерла два года назад, и живёт он — один.

— Ну что, Петька, сейчас мы испробуем, что нам Галчонок наложила.
— Пахнет зелёным борщом с чесноком.
— Да разве бывает такой борщ? Только красный бывает. Дурак ты, женился бы.

А у меня был зелёный борщ. Со сметаной. Я не любил его, но бабушка постоянно варила. Говорила, для иммунитета полезно, чтобы не болеть.

— Дядь Паш, а откуда у вас ожог на ладони?

Говорит, сигаретой обжёгся.

Мы работаем на автостоянке, мам, называется она «Каретный двор». Была у нас собака Муха, умерла вчера. Перед самым Новым годом. Выбежала на дорогу — и всё. Потом пришлось складывать её в пакет и уносить. Лежал пакет на лавочке около нашей будки, и что делать с ним — мы не знали. Смотрели на него, курили. Не в помойку же. Пакет заметало снегом, и нас заметало снегом, и всё заметало снегом.

— Петя, а ты веришь в Деда Мороза?
— Потухла.

Курить начал.

— А я вот верю. Мне кажется, он правда есть. Вот Галька моя варит борщи и наговаривает: дедушка-дедушка, принеси нам ёлку живую, принеси нам снег, но такой, чтобы не замело всё, чтобы ходить можно было, дедушка-дедушка, принеси нам денежек немного, чтобы как люди, чтобы с шампанским, чтобы со шпротами, дедушка-дедушка, а ребёночка-то как хочется, и Пашеньке хочется, малюточку такую, маленькую совсем, пусть и чужую, на балконе оставь, а мы возьмём, согреем, воспитаем и не отдадим никому, любить будем, больше жизни своей любить будем, дедушка-дедушка.

А я что. Я подношу ей соль и говорю: «Галчонок, подсоли чуть-чуть, чтоб не как вода».

Солит. И спрашивает меня: «Паша, а ты веришь в Деда Мороза?». «Верю, конечно», — говорю ей. И правда верю.

Жена дядь Паши умерла через два месяца после их дочки. Девять ей было, под лёд провалилась.

Всё стихло, мам, дядь Паша уснул, Муха больше не гавкает, а я — ну что я.

Я с девочкой познакомился, в Интернете переписываемся, у неё муж, дочка только родилась. А я, а она мне снится. Я никогда не видел её фотографий, я даже не знаю, какого она роста, какие у неё волосы. Она в хоре раньше пела, мам, в церковном хоре, а потом перестала в Бога верить, ушла из хора. Говорит, нет никакого Бога, нет ничего, кроме нас, мы, мол, всё творим. А я, мам, сижу в своей будке, Интернета нет, позвонить никому не могу, да и некому, Пашка спит и кашляет, страшно за него, кажется, туберкулёз в закрытой форме. И я один, мамочка, а всё метёт, метёт, скоро все машины наши заметёт, ещё чуть-чуть посижу и пойду обход делать. Работа всё же. Работа такая.


I V

Когда я вернулся, он не кашлял. Долго не кашлял. А я долго не замечал этого: может, час, может, два, может, три. Он ночью обычно встаёт, не спит долго. Смотрю — не встал. Думаю: пусть поспит, хорошо, что спит, может, Галчонок ему снится, может, дочка, может, Дед Мороз. Это лучше. Пусть.

А на столе на нашем, около книжки с записями машин, две банки стоят. В одной суп, не борщ, но суп. В другой — жареная картошка, подгорелая, с тушёнкой. Смотрю, пакеты целлофановые в масле каком-то, смотрю, на книжку капают, смотрю, полкнижки нашей в масле.

«Дядь Паш, а салфетки наши где, дядь Паш, всю тетрадь заляпало, дядь Паш. Дядь Паш».

А дядь Паша видит Галчонка, видит дочку с подружками, на санках катается, с горки едет и не вылетает на лёд, никуда не проваливается, падает в сугроб и смеётся, открывает рот и ловит языком снежинки, а Галчонок борщ свой варит, солит хорошо, а сам Пашка ёлку устанавливает, ругается, что песка мало, неустойчиво стоит: ёлка большая, а ведро — маленькое, и песка в нём — мало.


V

— Говорят, кто в новогоднюю ночь умирает, сразу в рай попадает.
— Почему?
— Не знаю. В морге нашем говорят так.

И снова метёт, а пакет так и лежит. Не в помойку же его.

— А у нас вон Муха умерла, лет пять с нами была.
— Может, и к лучшему. Новый год — новая жизнь.
— Может, и к лучшему.

Сигареты опять тухнут, опять заканчиваются.

— Вы верите в Деда Мороза?
— Когда новогоднюю премию дают, верю. Только не каждый год дают. В этом вот не дали.

Я не верю, мам, что мы когда-нибудь встретимся. Мне кажется, нет никакого рая, и ада тоже нет, и Бога нет, и нас с тобой тоже нет. Есть Муха, тонкая такая, с мордой вытянутой, с шеей седой, есть Галчонок с борщом, с зелёным борщом, мам, есть Дед Мороз, а нас, мам, нет.

— А у вас можно узнать, не поступал ли к вам человек один, женщина.
— Знакомая, что ли?
— Мать.

Даже если нет тебя, мам, мы всё равно не оживём. Печка вон заканчивается, гипсокартоном забивается, и ничего не наступает после, мам. Только тонкий лёд, на который мы выезжаем на старых санках с деревянными палками. А кто-то кричит нам: «осторожнее, осторожнее, тормози». А мы не можем, мам, мы только мычим, и ноги у нас — не шевелятся.

— Слушай, два года назад, двадцать пятого числа, была у нас твоя мама. Инсульт вроде как. Вы не общались, что ли?

А снег всё метёт. Побыстрей бы растаял. Я хочу раскопать свой крест.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah




πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney