РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Наталия Черных

В ЧУЖИХ ГЛАЗАХ

08-09-2010 : редактор - Дмитрий Зернов









ПОЭТ И СТИХИИ

Поэт бестрепетно взирает на стихии:
он знает пламя то, что над огнём.
Он знает лес, что воздуха счастливей,
Вовек вода не иссякает в нём.

Эфир крылатый, ликом на асфальте,
в повязке слухов бел как фарисей.
Поэт сгорает. Лик в предвечной смальте.
О что ему эдем, что элизей.



ПЕСЕНКА

Не мудруй напрасно, мать, не кори врагов.
Он ведь — огурец, взял — и был таков.
А она — девица ваще, она будто петля в праще,
Что искала и собирала,
то уж не твоё — от начала.

Не мудруй, моя персонажка. Ты была когда-то Наташка,
а теперь — земля имярек. Так что нам повезло, вовек,
и тебе я за мать и чадо. На окраине дымной ада
однокомнатная нас ждёт.
Что везёт, кому повезёт.

А в аду не вовсе без Бога.
Кто везёт, не так нас и много.



ПЕРЕКАТИ-ПОЛЕ

Подойди, посмотри, покричи
на меня, ком из веток,
на железнодорожную насыпь.

Каково мне, кому бездомному,
держаться за ветер;
а ты ветра не видишь.

Говорю я, мой милый, другу.
Что ищешь, чего не ищешь ─ всё прахом.
Я вот есть, перекати-кати-поле.

А уйду — всё возьму с собою.


ПЕЧАТЬ

Что скажу ─ будет как печать, и не ходи.
Вот те крест, вот те лёд в груди.
Назови хоть сатаной ─ пути не будет.
Вот те крест, а вот те холод в груди.

Вот тебе любовь ─ не подавись.
Вот и хвост, и нос чудесный лисий,
стол, накрытый счастьем и печалью.
Что скажу, то ляжет дикой сталью.

То не в зле и не во гневе, а в судьбе,
в круговерти звёзд и душ гудьбе.
То в воде, в земле и всём огне:
вот печать. Носить печатку мне.



В ЗЕРКАЛЕ

Горько, что так похожа на мать.
Да не время лицо ломать,
порхать стригой с вещей тележкой
в клетку,
давиться каждой насмешкой.

себе говорю: детка,

я тебя родила.
не покину до зела,
только страшно умирать.

А всё горько, что похожа на мать.
Руки углом, на коленях книга.

Я же темноволосая, я же стрига.

А Ты помяни нас во Царстве, Боже.

Это мать на меня похожа.




НА ОТДЫХЕ В ЧУЖИХ ГЛАЗАХ

Возьми расчёску, слёзы отложи. Пора уж успокоиться.
Устала от прелести и молодости.
Уродиной была, и нелюбимой, и ненужной,
единственной и первой, и двадцать некогда мне было лет.

О новом платье время думать. Выбери тот ситчик,
что не пестрит, не тёмен и не ярок. А лучист, к лицу.
Ведь тёмная сама, увы мне, и лукава.

Вот новый мир, бесшумные ворота, как в шприц вода,
в кулисы годы прячутся.
О новый, новый мир, приветствую тебя.
Не на арене, не в застенке, не в тюрьме:
смотрюсь в чужие новые глаза.

Назад, часы, назад!

Мне здесь как в полусне. Всё детско, без трудов.
Всё параллельно и нелепо.
И мне смешной не страшно быть.
Не скоморошья дочь ─ я странница.
За мною старость не успевает.

В пути своём всё больше растворяюсь,
и нет уже земли: держать меня.

Иду, истёрта о свою дорогу.

Порой в чужом глазу я как в отеле:
вот номер с душем, чай.
Помылась, как пред смертью.

Ну, возьми расчёску. Что плакала-то.

При мысли о кончине будто свежий ветер.
Прохладное дороги вечной чувство
есть весть; есть верный знак.

За кем же я пойду?

В кого вернусь по завершенье смерти?



ВОРОН И ЖАВОРОНОК

Что тебе, душа, важней: церковный поцелуй,
жалость ли древесная лесная.
Сумрак ходит меж патальных струй,
старенькие липы нагинает.
Золото по древу ─ всё моё,
было да ушло. Куда за ним вдогонку.
Мне в любовь и молодое вороньё,
как небесны письма к жаворонку.



ДЕТСКОЕ

А что детское: ноги, руки —
иль не детское, а навроде,
или, скажем, плохие зубы;
не для пенсии, а не стыдно.
Кто поймёт, что ради Христова
странствия, а после — трапезы
всё ушло, как в трубу какую,
а вернуть — и даром не надо.
Так бывает: возраст немалый,
а всё детское: ноги, руки,
и слова, и глаза. Куда там,
говори точнее, не жалко,
всё в растерянности перед миром.
Перед миром ли — нет, перед Богом.



АЙ-СЕРЕЗ

В том саду Гефсиманском предутренний сумрак по пояс,
сыплется озноб, а ветки плачут неслышно.
В том саду Гефиманском ни пламя, ни голос —
один только вкус у плода, и это, наверное, старый плод вишни.
Вкус у ней — вот как у Ай-Сереза из детской Массандры,
когда папа и мама пили коллекционные вина.
Дело-то не в вине,
а во вкусе. Ягоды радостно-рады,
а кофе со сливками в чаше, наполненной наполовину.
Так пишут на старой, как масло в тетради, простой этикетке.
А вкус у вина с молоком. Как такое бывает, не знаю.
Всё льдом ещё схвачено. Ночь Гефсиманского сада чуть тает.
Мне страшно креста, хотя вкус его терпкий не знаю.

Вот уже потянуло Распятием. Дымно, полынно ли, горько.
Нет, вкус Распятия сладкий, как вишня.
Изливаются винные реки на шоколадные горки,
а по виноградникам младшую жалобу слышно.



ПЕСНЯ

Ходят в горних высях
огненные голуби,

пламенной голубой
всем царица мать

а хрустальный голубь
стеклодува-злотоуста

от наветов милой жрицы
надёжно укрыл

сыне, сыне чудный,
ходит голубь вечный,

только вместо сына
во вселенной крест

плачет отчий голубь:
о увы мне сыне,

а у сына пламень,
антонов огонь

голубь догорает,
отчий голубь плачет

а хрустальный голубь
несёт златоуста



КОЛЫБЕЛЬНАЯ

А рыбы играют всех лучше.
Какие такие речные морские рыбы?
Всё бы им то блеск, то сиянье.
А ветер крепчает, а море ходит.

То море небесное, а в земном море
рыбы спят и во сне уходят.
Было десять, осталось девять,
Было девять, а утром — двое.

Я считаю их, и засыпаю.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект:
ЮMoney | Т-Банк

Сообщить об ошибке:
editors@polutona.ru