РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Мария Фроловская

Жанна, фея, Ной

29-11-2020 : редактор - Женя Риц

Жанна

Жанна хотела сына.
Сорок лет и три года хотела сына.
Так больно хотела, так сильно,
молилась: Господи, помоги!
Тучи вверху бежали.
Волны внизу бежали.
И не было сына, не было сына Жанне.
Тысячи сыновей - и всё другим, а не ей.

Шли сыновья к другим.
Шли по воде круги.
Вода становилась льдом.
Снега заносили дом.

Раз, в декабре, постучался какой-то дед.
Съел её хлеб, узнал о её беде,
И сказал, что когда-то от праведников слыхал:
на Рождение солнца земля тиха и вода тиха.
И земля смыкается с небесами.
И вода смыкается с небесами,
и гуляют души лесами,
иди себе и спасай их.
Бери к себе синекожую, замёрзшую такую душу -
придёшь, в уголок положишь, у очага просушишь.
И будет тебе сын -
ничего, что немного синь,
что прозрачен чуть-чуть и ломок,
а всё же почти ребёнок.

Темень в лесу - хоть глаза выколи,
хоть наугад рукавицей шарь.
Жанна идёт себе, душу кликает,
и выходит к Жанне душа.

Она на салазки сажает сына,
идёт, дыхание его слушая,
и внезапно думает обессиленно:
А что расскажу я родне и мужу?

И живота не было,
и маяты - не было,
а родила - белого,
жутко, смертельно белого.

А сын за спиной продувает дудочку,
начинает играть на дудочке,
А Жанна думает: "Я всё же дурочка,
Боже, какая дурочка!
Я с ним намучаюсь, так намучаюсь,
ведь с первого взгляда видать -
две ручонки тоненькие, как лучики,
а глазищи его - слюда,
а в глазах нелюдское, не наше что-то
бьётся, не то, что у всех:
огоньки, бегущие по болоту,
небеса зачёркивающий снег.

Что он такое, с чем я вообще связалась?
Разве он сын мне, разве я ему мать?"
За спиною дудочка молкнет и исчезает,
санки с горки подталкивает зима.
Эх, как помчались, весело полетели
санки пустые, корой намерзает лёд...

Жанна глядит, распахнутая, как метель,
и падает на колени. И не встаёт.

Фея

А во вторник она пришла ко мне, и говорит:
Убери, пожалуйста, настенные календари:
серая кошка - июнь, рыжая кошка - август,
а я хожу и смотрю, сколько ещё осталось
дней - счастливых, нормальных, солнечного добра.
А впрочем, они же мамины - не убирай.

Я не врубился сначала, пытался осмыслить,
а она говорит:смотри по утрам на листья.
Долго молчит. Добавляет: попросту говоря,
времени у нас мало - только до сентября.

Я сатанею: так это у нас романчик?!
Я не курортный мальчик! Но где-то уже маячит
странная мысль. Я касаюсь её руками,
и верю внезапно во всё, что она толкала:

Что она, мол, фея, и знает тайные тропы,
а не просто девчонка, что мается автостопом.
Что слова её - тверже камня, и имеют страшную силу.
Я сжимаю её руками, мне становится невыносимо.

Мне плевать, что сентябрь - жатва, я ору ненормальным голосом,
я готов за неё сражаться с кем угодно - с космосом, с Хроносом,
Но она говорит: перестань геройствовать, это тебе не песенки.
Травы всегда умирают осенью - это же так естественно!
А она говорит: колесо природы скрипит, у времени слабый пульс,
а я бормочу: уроды, доберусь до вас, доберусь!

А она маленькая такая, тонкая, диснеевские принцессы - и те грубей.
А она говорит: я хочу ребёнка. Родила б, оставила бы тебе.
Вообще, я не знаю, что точно с нами случается.
Больно ли это - исчезнуть, окаменеть?
И идёт на кухню, грохочет посудой чайной,
и чайник сипит и прыгает на огне.

Мы купаемся в речке, она меня кормит грушами,
Мы мотаемся по дорогам и городам.
Я придумал нам лето - самое, самое лучшее,
и минуты ни другу, ни недругу не отдам.

А когда запылают деревья огнями рыжими,
я её обниму - и никто её не отберёт,
и наступит сентябрь, и мы непременно выживем,
и посмотрим, а что там бывает, за сентябрём.

Ной

Бог явился Ною - парня звали, конечно, не Ной,
просто Джон или Вася. Бог сказал ему: только без паники.
Понимаешь, терпение вышло, закончились пряники,
закупай древесину, бери себе выходной.

Все, кого ты возлюбишь, спасутся в твоём челне,
остальные низринутся в бездну. Утонут, в общем.
Постарайся до вторника. Избранные не ропщут."
И пошёл через площадь - ни грохота, ни огней.

Ной работал, как робот: пилил по ночам дрова,
а с утра залезал на форштевень и мачты ладил.
Ной построил Ковчег, и теперь ему наплевать,
как в него уместятся записанные в тетради,

в двух блокнотах, и на салфетках, и на руках -
однокурсники, мама, приветливые таксисты,
и старухи на лавках, и медленная река,
и мальчишек орда, вылетающая на пристань,

переулки, дома, и кафешки, и фонари,
как вместится всё то, без чего ему не воскреснуть?
Ной выходит и машет куда-то во мрак небесный:
Принимайте работу, Архангел вас побери!

Он стоит, перемазанный краской, водой из глаз,
и грозит кулаком, и листает свои скрижали.

И дежурный Архангел слегка тормозит, снижаясь,
говорит: "Выдыхай! Отменили в который раз.»

***

В восемнадцать лет я могла рассказать тебе, кто я:
За спиною рюкзак и футболка с Виктором Цоем,
мой троллейбус идёт на восток, остальное мелочи -
фенечки переходят в загар, загар переходит в фенечки.
Фестивали взрывались, как звёзды, лопались, как пузыри, но
я пыталась найти такое, чтобы всё во мне озарило.
Покупала шмотки из Индии, думала - мне к лицу, и
мне казалось, кто-то невидимый танцует со мной, танцует.

В двадцать лет я сшила рубашку - чёрную, но она очень быстро выгорела.
Я хотела отрезать чёлку, увлеклась ролевыми играми,
А внутри назревала течь - я её заклеила пластырем:
я купила короткий меч. Назвала, естественно, "Ласточкой".
Мы давали сущему имена, и себя придумывали, надеясь,
что это сделает нас королями, а Сокольники - Средиземьем.
Из подкладки шили знамёна, а в них просыпался ветер,
и если б ты спросил меня, кто я - я бы тебе ответила.

Мне без малого тридцать. Всё зыбко, Боже, как зыбко -
у меня есть ребёнок, он спит Золотою рыбкой.
Я над ним проплываю, я прячусь в зелёном иле, и
не умею писать о себе ничего, кроме имени и фамилии.
Я не знаю, куда я дела, и правда ли вымела
эту дурочку с феньками, и девчонку с эльфийским именем.
Я стою на балконе - туман голубой и влажный.
Не скажу тебе, кто я. Но это уже не важно.

Крюково

По осыпавшимся окопам,
по заросшей передовой,
мы гуляем с тобой по тропам
у кого-то над головой.
Вперемежку с давно остывшей
сталью, в путанице корней,
Навзничь брошенные мальчишки
спят на вечной своей войне.

Им, почти обращённым в почву,
в снег, в рябиновые огни,
вдруг им снится, что бой не кончен?
Что в ответе за всех - они?
Вдруг, застывшие в дне минувшем -
ни проснуться, ни умереть -
всё бегут под огнём, пригнувшись,
и грохочет над ними смерть?

Снега выпавшего седины
на щетине сухой травы.
Как сказать им - вы победили?
Как признаться им - вы мертвы,
но когда в ноябре позёмка
заметает траву и грязь,
я над вами несу ребёнка,
в полный рост идти не боясь.

Динозавры

Люди на нервах. Цифры едят на завтраки,
вирус ползёт, неизвестно, что будет завтра.
А Даня завис на мультфильме про динозавриков:
Ходит, рычит, хохочет, как динозаврик.

Даня с балкона выглядывает прохожих, и
страшно расстроен: куда же все подевались?
Вон, динозавры - огромные, толстокожие,
А живут только в телефоне и на одеяле.

А вдруг и на нас какой-нибудь астероид, или
этот вот вирус - вымрем и не заметим?
И останутся только дельфины и землеройки,
спутники в космосе, папоротники и ветер.

Папа работает. Мама очень волнуется,
шьёт ему маски, глядит большими глазами.
Папа смеётся, папа идёт на улицу,
папа бесстрашный, и сильный, как динозавр.

Мама ругается - солнце, шестнадцать градусов,
а горки и лесенки облюбовали птицы.
Даня рисует зелёного трицератопса,
отправляет за папой - вдруг ему пригодится?

Стриж

Подбрось меня, я стриж. С истоптанной и плоской,
с погибельной земли самой не улететь.
Сородичей моих галдёж многоголосый
тоскует надо мной, отпугивая смерть.

Подбрось меня, я стриж, я сжатая пружина,
я маленький комок, дрожащий и живой.
Не кровь, а синева в моих грохочет жилах,
и переполнен рот солёной синевой.

Бросай меня скорей - я знаю, ты сумеешь,
я верю доброте большой твоей руки -
в бездонный океан, где плавают деревья,
где издавна живут стрижи и мотыльки.

***

А это у всех так бывает? Скажи, пожалуйста!
Смотришь назад, и внезапно - Боже мой, Боже,
Сколько обиды вдруг поднимается, и жгучей жалости
К той себе, беззащитной, маленькой, тонкокожей.

Как любила я, а меня всё выбрасывали и выбрасывали,
как пыталась вписаться - хоть буковкой стать, хоть циферкой.
Как чудной неформалкой казалась я одноклассницам,
а крутым неформалам - убогой и скучной "цивилкой".

Как смотрела я на людей с гитарами - как на ангелов,
сочиняла о них истории, чай им заваривала,
Как любили меня - как удобное, как неглавное,
словно тёплую кофту, неведомо кем подаренную.

И знаешь, что самое дикое, самое страшное?
Я и сейчас иногда смотрю на себя глазами их,
я косую улыбку, до дыр изношенную, донашиваю,
вспоминаю её, и теряюсь, как на экзамене.

И порой, на каком-нибудь фесте тепло по-летнему,
и костёр, и девчонка поёт, и нельзя разглядеть лица -
я обрушиваюсь в себя, в смешную, в двадцатилетнюю,
и барахтаюсь, и никак мне, никак не выбраться.

blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah

πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney