|
| ПРЕМИЯ - 2004 | ПРЕМИЯ - 2005 | ПРЕМИЯ - 2007 | ПРЕМИЯ - 2008 | Главная страница | АВТОРЫ Тимофей Дунченко Антон Очиров Елена Круглова Евгения Риц Дмитрий Зернов Мария Глушкова Василий Бетаки Григорий Злотин Ксения Щербино Марианна Гейде Янина Вишневская Вадим Калинин Полина Филиппова Денис Осокин [pdf] О.Фролов Валерий Нугатов Светлана Бодрунова Юлия Шадрина Олег Панфил Сергей Чернышев Александра Зайцева Федор Сваровский Резо Схолия Сергей Михайлов |
Номинация от журнала «РЕЦ» № 39, 2006
Выпускающие редакторы Этер де Паньи, Данил Файзов Автор: Светлана Бодрунова Биография:
Родилась в 1981 году в Белоруссии, полжизни живет в Санкт-Петербурге.
Автор книг стихов «Ветер в комнатах» (2001) и «Прогулка» (2005). С 2000 года публикуется в Интернете; кроме того, публиковалась в петербургских и зарубежных «толстых» журналах, различных альманахах и сборниках. Участник антологии молодой поэзии «Братская колыбель» и поэтической антологии «Стихи в Петербурге. 21 век», фестивалей актуальной поэзии в Санкт-Петербурге, Калининграде, Нижнем Новгороде, Екатеринбурге. Автор идеи и редактор-составитель книжной серии «poesii.net». Новые тексты
Баллада про после войны Ленточки, ленточки, ветер в кудряшках, В пятидесятиках, пятидесяшках, В юбках-оборках, руках-замарашках – Не опусти-упусти: Это ковровые и строевые, Это дорожные шрамы кривые, Пороховые вокруг роковые, Пахнущий безднами стиль, Черное-белое на клавикордах Фотозатворов… ты помнишь? покуда Время кончалось в любую секунду, Нас бесконечность ждала – И накатила, и катит по МКАДу, С бою столичную взяв баррикаду, Над пустотой заломляя кокарду, С посвистом из-за угла, С голосом звонче любой подфанеры… Это Джиневры поют, Гвиневеры, Это Секонды-моей-допогуэрры Голуби из кинолент, Свадьбы окопны, прощания скоры, В госпиталях эпидемия кори, Вместо медали – неловкие кадры Стертых локтей и колен, Это мишень – нарукавное сердце: – Вы полагаете, будет носиться?.. Как лоскутком погорелого ситца, Родина машет платком – Пестрое пламя струится, трясется: Это качаются флаги на солнце, Слово любви начинается с «соци-» – И превращается в «ком-», Просится в строй, отдает солидолом… Колокола раздувают подолы, И тишина созревает тяжелым, И замирает весна – Помнишь, шуршали почти как звенели Мятые платья из сизой фланели… Время закончилось, мы поумнели, Мне ли, ну мне ли не знать Длящейся вечности взглядов совиных, Пуговиц тесных на всех горловинах: Муж – котлованы, жена – пуповины… Боже, какого рожна Нас прижимает к земле половинной: Старятся руки, сгибаются спины… Если одна половина невинна – Значит, другая грешна, По вертикали, по горизонтали – Красный кирпич, самолеты из стали, Кто-то становится selfish и stylish, Кто-то уходит в расход, Как мы устали, мы так не хотели – Но самолеты уже пролетели, Нам обеспечены только постели Для нарожденья пехот, Для сотворенья военного рая: Раз – прорастают, стоят, выгорают, Два – трепыхается ленточка с краю, Три – запевай, твою мать, Будешь героем, посмертно – героем… Душно, проснемся и окна откроем – Ветер приносит такое, такое – Слезы и не рассказать. ***(если тут кто...) Л.Г. и Е.Ф. * а ну подними глазенки, кто смотрит в пол. если тут кто не понял, у нас война. чаша полна, если тут кто не поал. я за тебя дерусь и за себя дерусь. не будь австралийским страусом, русь, оттого что похож на сонное кенгуру владимир владимирович не ру и дом твой – чаша, господи пронеси, есть еще мальчики на руси, только не моего сашу. * опущу глаза, обхвачу колени, пресс-конференций не дам. я детское поколение, я прикладом бью по мордам. а у кого идеалы – тот за тебя и себя убьет. кенгурушка мой вялый потихоньку пьет, типа же понарошку. пиши мне, мама, на офис, санечкой называй. твой мальчик, твой зайчик учится и живой, и не ждет, когда кончится этот дурдом, чтоб заняться исключительно мирным трудом: соблюдать Тишину, начищать Пряжку. * у меня снова грудь в орденах. если кто не понял, нах. ***(дети гор) у родившихся в нулевые будет другой язык. одинаково безопасны зек, прозак и рюкзак. а страшны реальный хоррор, террор, антитеррор. здравствуйте, дети гор, дети горби, бени и добби. ложитесь в ряд. здесь о вас говорят: у родившихся в девяностые пубертат. у родившихся в перестройку уже пульпит и классическая миопия. и пара пуль, охлаждающих лишний пыл, на локальном уровне веселящий газ, несколько четких фаз, дипломатических поз. и в остальном по-прежнему все для вас, это уж как повелись, так прижилось: у родившихся странный вид и большой живот. будь готов, индивид: в любом мало-мальски городе ждет тебя айриш паб и гавана клаб. ***(рота) По улице нескончаемой До первого поворота Шла мАльчиковая рота. Нестройно, нестройно, стройно. Подпрыгивали котомки. Деревья казались ломки: «Мы счастливы прогуливать с утра, под горизонта шум осенне-летний, под на березах жалостные платья. Не тронь меня, безмолвие, не тронь. Переломись, переломись, столетье, И покажи нутро!» Поюще с чужого голоса, Летяще в строю знакомом От бывшего исполкома До нынешней канцелярии С ее облаками перистыми, С обгрызенными перстами: «Ну где же, покажите мне кордон? Лишь пулей в небе выбитая полость. А нас не станет меньше никогда. Остановись, мгновенье, и опомнись: Какая ты беспомощная помесь Надежды и стыда!» Шла рота: шумели, топали. Тела растворялись в солнце. Засранцы, говорю, засранцы. «Дорога нам таинственно верна. А просто это мы неопалимы. Идем на свет – и вон у той рекламы Готовы повернуть». ***(амбразура) Смотри, как шторы сведены Не до конца, и светится диван Полоской в треть длины. И в сумерках начинается со льда Твоя сиреневатая ладонь. Тут амбразура, тут окопный хлад. Сиди и затаись. Мой бронебойный, с трещиной, халат; Мой поясок, виясь, Как телефонный шнур, уводит ввысь, Передает заснеженным войскам: Рука пока теплее, чем земля, Но холодней соска. Снаружи ангел смотрит в амбразуру, Завидует и ищет пулю-дуру. Солдатик нежный, увидавший бой, Пожалуется на нас в комендатуру. Сиди и затаись. Твоя любовь Патронов для ответа не имеет. И ни движенья, и ни слова с нею. Избавь меня; избавь меня; избавь От метафорики и ахинеи, От ангельских разгоряченных лбов, В стекло вжимающихся все сильнее. От черных штор, от рук, которые синеют, От будущих гробов. ***(виноград) у кого шиповник, а кому виноград. ничего не помни, прощай стократ. никакой любви, никакого зла: ни как цвел жасмин, ни как жизнь взошла, ни как падал свет, ни как сад стенал, как ползла трава по заборам вверх, как лилась лоза через край стены: что скажу лозе – не скажу траве, а траве скажу: лепестки лежат, семена-кунжут и фундук-орех. что возьмет земля – не отдаст назад, никакой любви, никакой не грех, а лозе промолчу: через край ныряй, оплетай алычу по дороге в рай. у кого шиповник, пустоцвет, бесплод – алычой наполнит увялый рот, а кому виноград: в лозе, на краю, взял простил стократ, забродил, пропал... ничего не помню, все узнаю – как побег такусенький, как усик мал: у лозы простившей плодов не рвут, никакой любви – ко всему готов: перелей под корни, уложи в траву молчаливый уксус, лепестки садов. ***(дневник марии) Я хотела тебе сказать, что альпийский ракитник в цвету, и глицинии, и боярышник, и ирисы тоже начинают цвести… Тебе бы это понравилось. Из дневника Марии Склодовской-Кюри …Был короткий дождь; в кабинете пахнет листвой, и бельем в тазу, и карболовой кислотой. А вчера принесли письмо «для месье Кюри». Я опять курю; перестань меня укорять, я раскрыла окна – мне некому не доверять, если ты стоишь у двери, а с крыльца до садовой калитки бежать стремглав ровно те же твои двенадцать, мои тринадцать шагов. Опишу тебе, как живет, оживает сад, каждый день возвращаясь, оборачиваясь назад, вот послушай: альпийский ракитник опять в цвету, и глицинии, и ирис уже разомкнул бутон, ты бы сам все увидел, если бы ты был там – как крыжовник юнеет и ветки кладет в траву, и боярышник плачет красным, и терпко еще во рту от зеленых яблок, которые не сорвать, и земля раскрывается: из нее течет молоко, и хлеб переламывается на два куска, да, ты слышишь молочный всхлип, я пишу взахлеб, но рука не бежит так быстро, и лампа жжет у виска. А под яблонями прохладно, утренний вдох так свеж, как вечерний, но только с листьев стекает свет, о, тебе бы это понравилось, если бы ты был жив, а мир оставался лжив, но мы знаем правду, и правда в том, что тебя нет, и даже легких следов не найти теперь на промытом гравии, а только в той глубине, где никто из нас никогда не будет вполне. И из этих глубин, отделяясь от притолоки дверной, ты выходишь в сад, чтоб собрать покой, как букет, а в моем дневнике подгорает уже бекон, потому что я засмотрелась, как тебя встречает левкой, рододендрон кладет тебе голову на плечо, вы стоите обнявшись – человек и его цветок, и подсолнух медленно крутит очередной виток, и корням его в глубине земли горячо. Если будут тебя искать под землей, найдут молоко из моего стакана, и хлебные крошки, и жимолость на ветру. Но никто пока не приходит и не просит тебя отдать. Это наша с тобой неразрывная благодать. Это дождь опять во дворе стучит по ведру далеко-далеко. ***(и впереди река) был красный дом, и впереди река. глубокая, почти до потолка. глубокая, отцу почти по пояс. глубокая. купались. где мель была, там все и началось. там руки в воду падали насквозь и восставали в водном оперенье, но чувствовали синий потолок, побелку в тонких трещинах для зренья, и скорлупу, и облачный белок. был дом, из тонких трещин состоящий, как настоящий. мы гнездились там. там началась и крыльям, и хвостам и чешуя, и перья, и еще – не вспомню, но глубокое такое, когда уходишь головой под плеск и из кровати видишь перелесок, верхушки ив, макушки двух холмов. спокойной жизни, – рыба говорит, – я сотня мов и рек, бери любую. а ласточка летает над тобою, над пропастью, над пропастью парит. *** (сестре) это каждое утро, это долгие годы длится: сколько мне, блин, под дверьми тут еще молиться, алина, мне уходить, мне надо накраситься, выйди уже из ванной, выйди из ванной, оторви свою задницу от дивана, делай же что-нибудь, делай, так всю жизнь пролежишь без дела, а она отвечает: поменьше бы ты... болтала, больше бы делала; посмотри, я легко одета, мои руки тонкие, кожа не просит еще апдейта, я цвету, у меня нет глаз, чтоб учиться бояться мира, покорми меня, я голодная, если ты меня не кормила; не ругайся, не измывайся, я умру от твоих ироний, кто ты есть, чтобы знать и судить о моей трехгрошовой роли, да, ты каждое утро ждешь меня возле ванной, но я та, которая не предаст тебя целованьем, подожди, пять минут не время, не рвись – сорвешься, раньше выйдешь и раньше судьбе своей попадешься, не оставь меня, не кричи на меня, дура, дура, я с рожденья по части силы тебе продула, я одно могу: я тебя бесконечно тоньше, вот, я вышла к тебе, я люблю тебя, я люблю тебя. – я тебя тоже. про маму мама купила сумку с пошлым таким рисунком сумка увы удобна слушай, малышка, слушай слушай, как бьет баклуши голос внутриутробный мама не врет ни грамма мама помыла раму рифму себе и людям встань посмотри на небо трудно не быть на нервах в небе дрожит салютик мама, доешь салатик мама в моем халате прошлая молодая сядь на ее колени в небе цветут сирени вянут и опадают волосы не седеют раны помолодеют будут разрывы сбои мама купи купи мне небо в цветочной пене чтобы всегда с собою. *** [Шли и шли...] Шли и шли и пели «Вечную память», Хотя, казалось бы, что оставалось помнить – Только разруху, да наледи под стрехою, Да пенье заупокоя. Шли и шли, считали и вспоминали, Скольких уже накрыла земная наледь, И заводили то тут, а то там кликуши Свой переклик кукуший; Считали такты; рыдали, глушили певчих; Иные считали шаги, оступались, сбившись; Считали дни до скончания, как молились, Но губы не шевелились; Шли, и все в платки подтыкали волосы, И много чего неисчисленным оставалось: Большие еловые ветки, малые лапки, Заборы, калитки, лавки, И плыл покойник к вымерзшему причалу, И ни одна уставшая не присела, Шли и шли, кляли про себя погоду, По холоду, гололеду, И тихо ныло дитя, и ребенок старший – Держал на руках, утешал и не мог утешить, И дурочка околоточная немая Все лыбилась, понимая Какую-то правду прочую – да такую, Какой не любят, ругают, в спину толкают: Мол, сколько им оставалось, столько осталось, А много ли причиталось – На полотенцах качание, пенье хором, Кривые обочины с птицами по заборам, И холод неоттаявших усыпальниц, И вечная память. вдогонку Свет мой зеркальце земной Как с такою со срамной Как с такою ты хозяйкой Будешь светлою лазейкой Мне б красивой да крапивой Мне по пальцам бы линейкой Посильней-ка побольней-ка Как отвлечься я не знаю Кроме болью и виной Не пеняю не меняю Повиси пока со мной Отрази меня от дома От наутрого бедлама Гостевала гулевала Все чего не отдавала Говорила что нельзя – Все забрали заиграли Отраженье замарали Все от верха до низа Гули-горюшко мое Баю-болюшко мое На руках тебя качаю Приговорами врачую Кто бы мне бы побаюкал Побалакал покачал Положил бы с краю сбоку Уронил и закричал Кто бы выдумал спросонья Что цветет пастушья сумка Что под вишней спозаранку Лепестковая поземка – Это свадьба у ворон Что наплаканные зенки Это с ветру накраснилось Это счастие наснилось Это в дом вошло везенье Возместило весь урон Нету горшего безумья Чем бездомье с трех сторон А четвертая стена Только в зеркале видна Да и там-то вместо стенки – Локти, косы да спина Свет мой зеркальце неверный Свет спасительный коварный Поверни мне времена Чтобы сердцу так не екать Чтоб не горе мне баюкать В развишневых пеленах Да в крапивных рукавицах Чтобы ты во человецех Свет мой зеркальце-провидце Было вся моя вина. песенка пятачка куда идешь ты пятачок туда где родничок где что-то теплится в пыли безвестно на мели куда дожить туда дожить и вешку положить набрать воды нажить беды перестирать следы стыды на солнце просушить и в тряпочку зашить носить за пазухой и греть и от стыдов гореть к чужим стыдам и нем и глух и скажет винни-пух серьезно жили господа не ведали стыда и я кивну всегда ведом сгибаясь под стыдом *** (про оленеводов) оленеводы севера богаты у них олени стройны и рогаты и санта-клаус борода из ваты хочу даров как будто в мире праздник мороз суров но santa is prokaznick пушных коров оленьих дразнит, дразнит хочу сиянья в северных селеньях сидеть в санях и ехать на оленях «олень-тюлень» рифмуя на коленях хочу снежинку с красотой фрактала хочу сосульку с запахом ментола хочу чтоб заметало, заметало что было бЕло чисто по приколу о север вертолеты ледоколы о санта-клаус счастье кока-кола о мы поедем santa мы помчимся к оленеводам в чумы постучимся с мешком подарков с бешенством бесчинства откройте нам мы санты мы из рая хочу хочу я только так играю я мордой в снег живу и умираю гробы-сугробы и сугробы-шубы оленеводы севера беззубы им дайте бубен вместо хуба-бубы а мне сиять. и засыпать в снегу. сады borghese 1 da capo, lo facciamo di nuovo, и жизнь сворачивается, как листок на олеандровой ветке, выброшенной в кювет великий скульптор канова столько всего постиг – в каждом венерином завитке закон, и тайна, и свет мрамор блестит, как природный мрамор у статуй окисляются животы кроны пиний бесформенно застывают портьера сминается под рукой ветка ложится, ma dov’e’ il mio ramo, будет тебе другая, а той кранты, она умерла, и лестница винтовая ведет в небесный покой 2 tiralasu, morta e caduta это со всеми случится когда-то бурые листья литые круглы и четки словно кусок решетки deve essere chiuso, non c’e’ l’ingresso вспомнишь, как падали статуи с помпейских фризов и что об этом писала пресса на страницах общего интереса пеплом, вспомнишь, с изнанки еще подернут лист любой на оливе и южном дубе prendila, morta ed eterna scopri la vita delle due direzioni opposte, ambo le due controverse, l’una lineare e spirale l’altra веточка ядовитая теряет в весе только и остается что заголовок завтра «были туристы, лезли через заборы потому что очень хотелось приобщиться» ну так дай им смерти в темном дворе уффици в гулком парке боргезе на пыльном форо жажду в усохших веточках артерий словом лечи из уст и волос горгоньих cominciarmi da capo con la stessa vergognia non e’ da far piacere но это уже случается, так что здравствуй saro’ io la tua guida, conosci gia’ il programma господи, там, где листва твоя, твоя паства, кто-то один повторяет ее очертанья в виде медной, назад зеленеющей ветки – quindi, sono il tuo ramo Палесскiя замовы 1 – ад нечаканага дзiцяцi Адным разам, Божым часам Казку гаварыла Божа Мацi, Божа Мацi Малому дзiцяцi: «Я цябе, кавалак дробны, Ураначку стварыла, А цяпер хаджу у турбоце, Стагну у маркоце: Гадаваць цябе, кармiцi, Сапраўды як мацi, Цi адразу на пакуты Да людзей аддацi? Ад вятроў не захiсацi, Сонейкам палiцi – Альбо ў роднай чорнай хаце Пад палом хавацi? Не глядзела б мае вока Ды не чула б вуха, Колькi ты ад чалавекаў Атрымаеш здзекаў. Стрэнеш досыць жарту, маны, I ганьбы, i гора. Будзеш здраджаны, праданы Лайдаком Рыгорам, Цi зайздросным нашым рэбе, Цi дзяўчынкай Ганкай. Ты нiкому не патрэбен, Толькi тату з мамкай, Але бацька-небарака, Бачыш, не ўратуе. А цi упекся, а цi урокся Ты сваей матулi, Што цябе, кавалак сэрца, Страцiць я павiнна? Хай не цiсне, хай не рвецца Мая пупавiна, Не аддам цябе нiкому, Не аддам, хоць рэжце, Раскажу каму другому Казачку нарэшце». Другiм разам, Божым часам… 2 – на здаровых дзяцей Адным разам, Божым часам Стрэла Божа Мацi За касцелам трох анелаў, Пачала пытацi: «Анел першы, што шукаеш, Чаму тут iснуешь?» «Я наведваю ўрачоных, Бледых, пракажоных, Альбо з чорнаю хваробай, Кволых ды шаленых – Накiроўваю ў дарогу, Адпраўляю к Богу». «Анел другi, Богаў сябар, Што няйдзеш на неба?» «Я таму не йду на неба, Што на небе хмары. А пiльную я, дарэчы, Розум чалавечы I выконваю патрохi Неблагiя мары». «Анел трэцi, анел светлы, Прыгажун найлепшы, Ты навошта тут чакаеш I каго гукаеш?» «Я ратую з небяспекi, Ад зайздросных думак Ды раблю малым дзiцяткам Цацкi ды жывелак». «Ад хваробы я ўратую, Урокаў ды заломаў, Але Богу не вяртаю, Вяртаю дадому. Чалавечы злосны розум Лаю другiм разам, Але мары не чапаю, Быццам яны з раю. Стань мне першы за спiною Ды сачы за мною, Стань па правую далоню Анел бесстаронны, А ты, анел мне найкрашчы, Анел урачысты, Мне да сэрца дакранiся I там застанiся». Другiм разам, Божым часам... |