|
| ПРЕМИЯ - 2004 | ПРЕМИЯ - 2006 | ПРЕМИЯ - 2007 | ПРЕМИЯ - 2008 | Главная страница | АВТОРЫ | Андрей Корольчук | Екатерина Щеглова | Анастасия Афанасьева | Андрей Агеев | Дмитрий Богатырев | Наиля Ямакова | Ирина Шостаковская | Тарас Трофимов | Анна Гершаник | Станислав Курашев | Алекс Гельман | Андрей Щетников | Юрий Лунин | Александра Зайцева | Григорий Дашевский | Лена Элтанг | Виктор Iванiв | Сергей Тиханов | Наталья Ключарева | Ульяна Заворотинская |
Номинация от журнала "РЕЦ" № 33, 2005
Выпускающие редакторы Марианна Гейде, Константин Бандуровский Автор: Ульяна Заворотинская Биография: Живет в г. Москва. Публиковалась в журнале Futurum Art.
человек В доме, где мутные окна и длинные лестницы, где никогда не досмотрят фильмы кустурицы, в прихожей где - свет-мой-зеркальце, дальше вешалка, дольше звонок телефонный, и никак не повеситься - сидит человек и думает, думает, думает, и пишет, и пишет, глядя в стекло мутное, спрашивает, отвечает и негодует, распутывает себя и снова в себя запутывает, сам себе голос внутренний, сам себе эхо. И всё ему кажется - пишет он это мне. Но. Я давно. Себя. Собрала. Я давно. Уехала. А человек не подал и виду, а он не заметил ни моего отсутствия, ни присутствия лета. Всё ходит, и ходит, и ходит вокруг да около в доме, где длинные лестницы, мутные окна. черновики Были-были черновики - а рраз! - и закончились. Лениво когда и не очень сильно стараешься быть красивым в своём тридевятом царстве, в своей тридесятой Олечке - пиши себя правильно, пиши себя точно, потому что не так же, как в прошлый, а каждый раз заново своим исключительным почерком всё делай так, будто скоро умрёшь или вот-вот-вот кончишь. Дождь забрался за ворот, меня щекочет так набело-набело - черновики закончились. летопись Все эпохи мои, мои вехи - вода, согретая веками, и под ней - затонувшие города. Летопись моя, перепись населения мёртвых моих территорий, оброненные герои, отданные без боя пленные… Нелепая, как в высохшей луже - кораблик бумажный, помню я - каждого. что ревность Моя ревность - всегда мой нежно лелеемый эгоизм, желание быть единственной причиной радостей и слёз, единственной возможностью перемен в моём человеке. Моя ревность - всегда детская жадность не делиться ни с кем моими, мо-и-ми красивыми людьми (а я - о да, я-то знаю, какими они могут быть, как они могут смотреть, как - говорить, - и насколько вообще этот вид может всех поразить и впечатлить - но лишь я, я одна способна смотреть на них пра-виль-но). Ревную всегда к тем, кто, как кажется мне, меньше меня по некоей абсолютной, известной лишь мне одной величине; к тем, кто прекрасен, кем восхищаюсь сама - нет, никогда. Я не боюсь потерять - и дело не в самоуверенности, а, скорее, в ежеминутной готовности к потерям - все мы тут корабли, плавающие от берега к берегу. Единственное, чему научили со временем - (учили меня долго, но непоследовательно) - это делиться своими людьми, принимать любые их состояния, мазохистически радоваться за них, за опыт их переживаний и стеклянными предметами в чужие головы не кидаться. …а ревную я всех, кого считаю своими - без разбора и разницы. земля …и мальчик плакал, стиснув зубы и злясь, и вместе с ним небрежно вращалась земля, прилипший к лопаткам шар, никого вокруг, кто б вынул тебя из себя, взял на поруки и плюнул в того, кто сказал, будто наш - самый лучший из всех миров, ведь это не так - что б ни случилось - ты ни к чему не готов - ни к одиночеству, ни к равнодушию, ни к борьбе за самого себя, за себя в себе, к своей бессмысленности, к спотыканьям на каждом шагу, к своему не могу. * слова-лжецы, они меня предают, выкручиваются, цепляют друг друга, свиваются в жгут, и душат меня, и жрут, отрыгивают, в меня же плюют - вот, мол, смотри, всё, что имеешь сказать, иначе можно Ему, а тебе - нельзя. * мальчик уже не плакал, но так же вращалась земля от нуля часов до другого какого нуля, солнце садилось всё западнее, были все в западне и становились старше, но никогда не умней - менялся внутренний ветер, менялись цвета волны, и все забывали, что они совершенно одни, себя выворачивали навстречу, смеялись - а вот он я! ну, хочешь - сожри, распробуй меня, земля, ты, выпавший из кармана игрушечный мяч!.. мальчик. не бойся. не плачь. нет тебя мама хотела девочку - не получилась девочка теперь вот смотришь доверчиво ближе подходишь к поезду - открываются двери на неважно какой ветке (да не на вашей да не ваш да просто прогнали взашей - что тут скажешь) до неважно какой станции на мальчиков пялишься - знаю, с тебя станется один из них смотрит - словно обедает а некоторые - мол, бедненький а другие какие некоторые - будто и вовсе нет тебя обожемой на тебя все пальцем показывают, тебе - а вот если бы - что же ты скажешь? - что до меня - я так устала, господи, ведь к этому возрасту все уже как бы устроились, заключили с собой перемирие… а что до того, что в мире - глупость и нетерпимость, что, конечно, не новость… да, я ходила в госпиталь. говорят - воспаление ротовой полости. по любому поводу слова закипают в горле и испаряются. прелесть что за диагноз. подскажи, это можно исправить? и смотреться в зеркало так, чтобы просто молчать и нравиться? всё, что со мной происходит, всё, что происходило - это - со мною - впервые. какая уж тут история, греки-римляне… убери меня. пифия на берегу онемевшая пифия водит палочкой по песку долго сижу в этой каменной пустоте. темнота одряхлела. из расщелин сквозит. меня вырвало лавром. от жижи гнусно разит внутренним голосом. я утешаюсь тем, что он должен прийти и разомкнуть мне уста - вопросов нет, но мне очень надо сказать о том, что видят мои вторые глаза... но слов всё нет; есть рвота и пустота. неужели он повернулся ко мне спиной и оставил меня? и больше не скажет мной ни единого звука? что случалось тогда, перед тем, как спускался и отмыкал уста? забыла за давностью. внутренним, не умом помню то, что следовало потом - серебряный ключик вставлялся в щель и речь текла, как ручей. я - бесплодное семя, холодный камень на дне. качался треножник, в удушливой тишине яд проникал под ткань, их вопрос был прост - я ответила мёртвым словом на их вопрос. оно было громким, нота была густой, но неверной; наполнив их пустотой, она сорвалась, повисла у губ, обратилась в слизь... они не стали ждать толкований. они разошлись. не ради себя - ради них я прошу - верни мне себя! они, как и ты, рождены - а ничего не видят и ходят лицом назад... гниль, разорванный рот, слепые глаза - всё. ты умер во мне. но их - их можно спасти! огонь давно не горит, некому перевести правильные слова, те, что я не могу принять - во мне был бог. но он покинул меня. муравьиный дом Это был сон, определенно сон: вязкая темнота, и напротив - он, моя левая - на берегу, а в правой - вода, он - сама немота, по чёрной плёнке пруда толкает ко мне маленький плот, плот плывёт. Человек ждёт, человек сердит, вцепился в перила причала, хмуро глядит. Я захожу на борт. Плот шатается и плывёт. Я боюсь упасть в воду. *** Поравнялась с ним - он подхватывает горсть земли, запихивает мне в рот, плот отчаливает, дальше плывёт, и я вижу себя со спины - кудрявый затылок и синий диск. Я слежу за собой, он тоже следит. В той земле, что во рту, появляются муравьи, копошатся, выедают меня изнутри так, что остаётся лишь хрупкий каркас. Думаю - нет, я спасусь, надо купить насос, какой другой агрегат и в себя засунуть, потравить этих тварей - они ненавидят дуст. графиня изменённым лицом плыла по пруду. Утром, когда настало моё потом, я была муравьиный дом. федорино горе меня окружили вещи которыми вроде как проще вроде как легче кому - как мне не очень в общем: вещи всевидящи живородящи отвернёшься - ещё одной станет больше особенно ночью когда лампа единственный глаз таращит ты притворяешься спящим а они тебя - хвать за коленную чашку и по паркету тащат пакуют в пластик говорят - сейчас мы сыграем в ящик мы будем живые вещи а ты - ненастоящий ведь мог бы любить нас чаще пересчитывать или трогать теперь мы обиделись стали боги вступили в сговор а всё потому что ты не общаещься с нами а мы так устали сами ты просто чёрствый ты камень пластик пластик всё гуще и слой надо мной всё толще и я становлюсь вещью но я на это внимания не обращая иду в согласие со своими вещами. и е шуа r u sure Второй Фестиваль НАШЕСТВИЕ пришествие на престол совсем одурел от счастья стоишь как столб рот открывай и дружно спаси-спаси хватайся за тех кто повис и возносись реклама необходимый набор мессий глазели вовсю кричали спаси-спаси цеплялись за пятки повисали еле дыша пёр их проворно в небо как гелиевый шар господи иесусе ты всех нас спас располагайтесь это и это - для вас в Царстве Небесном комфортней чем на Земле [и отлучился на несколько тысяч лет] вроде довольные нам теперь сахар и жизнь нам мёд Он сидит на Земле один травинку жуёт а тут нам и ангелы-ангелы тут нам и манна /и нехорошее чувство большого обмана. новости не смотри новости, если они к тебе не относятся. что, как дурак, по квартире носишься - ахбедныебедные! ты хоть раз для них попытался что-нибудь сделать?! ставишь мысленный эксперимент - а он не становится, падает. махнешь рукой - ну и ладно. и, как и прежде, всё в твоей жизни ровно - тебя не затронуло. не смей смотреть новости, если с собой их не соотносишь, если после просмотра смертей спокойно идёшь в ванную и моешься. мамамама мамамама расскажи мне про детство я хотела в него вернуться и в нём остаться мамамама мне тут не дышится мне задыхается мамамама как папа принес ежа помнишь, в коробке жил и шуршал а потом ты сказала, что ёж ушёл мамамама я помню много чего ещё мамамама косички такие, кажется и в таком же коротком платьице девочка, давай поменяемся мне так не живётся мне плачется мамамама не говори мне про детство я хотела в него вернуться но не получится. голос голос, из которого вышла влага, шершавый, ненужный, как шарики из бумаги, крутишь их, крутишь, когда вовсе нечем заняться, голос, что не ломается, но мнётся, от которого улица обернётся кольцом вокруг пальца, а прохожие - не обернутся, хрупкий, крошащийся голос, заставляющий птиц срываться со взлётных полос и улетать в самый зрачок ненастья; таким голосом очень трудно просить о счастье. трудно, но я - буду. * милость Его да пребудет в Нём через какой лес, через какой водоём мне держать путь, чтоб обрести моё, и, обретя, быть одному, но вдвоём? Он всеблаг, слава Его до небес не говорит, зачем он в меня залез, ведёт через лес, ведёт с собой диалог, а в меня - молчок. воды и волны Его да прошли надо мной мир - такой гладкий, скользкий такой - не взять в ладони, не прижаться щекой, не примирить с собой. касание теперь ты не болен ты бесцелен и исцелён я собираю постель возвратись домой а всё оттого, что я осмелел и дотронулся до тебя. речь твоя бурно течёт, в волнах незрим крючок, вот я уже изменён - смотри, один расширен зрачок, другой вышел вон, а настоящий я хоронюсь за глазами и думаю то, что думать нельзя мне. мне хорошо, мне плохо, и, как зеницу ока, я берегу коснувшуюся тебя руку. ты говоришь - я теперь здоров, а от касания появился новый нарыв, и он невидим, и он у меня внутри, ты поселил во мне чудо, теперь смотри: внутри вызревает снег, и идёт, превращаясь в тебя, и застит во мне другие черты, и всё, что не ты, вытесняет вовне. снег падает снег, длит серебряный бег в той руке; в той руке, что прикасалась к тебе. куда я пойду такой? с заснеженной тобой головой? с той рукой, что касалась тебя, и с другой рукой? и с разожженным тобою пожаром щёк? не прогоняй. позволь коснуться ещё. прохожий среди многих таких повторений каждый по-своему редок, он покорно встаёт, идёт делать дело, волны пронзают космическое его тело, проходят насквозь, их привычно не замечая, он почти забывает, как спокоен ночами, когда каждую ночь в псевдокошмарном сне жена всё вешается и вешается на тонком ремне, отчего она так - не расскажет, а мы и не спросим сами, и улица лается всеми своими псами, а он идёт, почти земли не касаясь, но с каждым шагом она всё сильней проникает в тело, он замедляется и прорастает, становится деревом, делая совершенно другое дело. |